Пока мы можем говорить

Он отмечает, что в последнее время с ним происходит что-то странное, что-то такое, что плавит в нем так нужный ему жесткий каркас. Все и всегда видели в нем обаятельного балбеса. Как на самом деле устроен он внутри, не анатомически, конечно, а сущностно, было понятно только ему одному. Именно потому, что это внутреннее строительство он сам и производил, сам себе был и заказчиком, и прорабом. Отчасти этим монтажно-сварочным работам поспособствовал Пашка Петронелли, к которому его, Женю Торжевского, тогда еще двадцативосьмилетнего клинического психиатра, отрядили в Гамбург. Никак нельзя было вынимать из схемы господина Петронелли, одного из лучших в мире специалистов по отслеживанию всего-чего-угодно – от наркотрафиков до мерцающих офшоров-однодневок, от каналов доставки в пункты назначения конченых дур из СНГ и до отлова частоты кодированного-перекодированного спутникового сигнала. Пал Палыч Петронелли был удачливым охотником за тем, что появляется и тут же исчезает. Снайпером-одиночкой. Конечно, у него были и сложные технические устройства, как теперь сказали бы – «девайсы», и агентурная сеть. Но прямому руководству Петронелли из службы внешней разведки всегда представлялось, что он как бы погружает руку в действительность, видимую только ему, и жестом фокусника извлекает оттуда нужную информацию. Бесшумно, точно, без побочных эффектов. И всё всегда он держит в голове. Никак нельзя было вынимать Петронелли из схемы, но неожиданно для всех у него начала ехать крыша. Риск, что он спятит окончательно и, к примеру, шагнет с двадцатого этажа, был несопоставим с риском изъятия его с рабочего места. Так решило руководство. Седьмой месяц шла работа по отслеживанию каналов доставки «живого товара» из СНГ в Европу. Но только это были не женщины, а дети. Двухмесячные младенцы, теплые котята, здоровенькие и безымянные. Украина и тут традиционно выступала транзитной зоной, да еще, похоже, поставляла и собственный «продукт». Кто-то умный построил логистику, напоминающую схему московского метро, которая к тому же периодически оживает и внутри себя перезамыкает отдельные участки. Петронелли спинным мозгом чувствовал, когда должно произойти очередное перезамыкание. Удавалось отлавливать рядовых исполнителей на отдельных звеньях цепи. Но к тем, кого можно было бы назвать исполнителями с большой буквы, равно как и к заказчикам, приблизиться не удавалось. Да не в том суть.

Этот странный контракт принесла Жене в клювике бабушка Эмико, которая еще с советских времен водила дружбу с молодняком из службы внешней разведки и даже читала им лекции по криптографии. А молодняк вырос, оперился, начал крыльями трещать. Самые резвые перешли на руководящие должности во вновь организованные силовые структуры уже независимой Украины. Когда понадобился доктор для Петронелли, выяснилось, что все «свои» психиатры находятся в разобранном состоянии. Каждый по-своему. Один лежит в больнице с острым панкреатитом, другой драматически переживает шумный и некрасивый развод с женой, третий – беременная женщина. Женщина не годилась в принципе, даже если бы и не была на сносях. И тогда спросили у бабушки Эмико – вдруг посоветует кого. Поскольку, если уж посоветует она, можно брать. Никогда еще не подводила. И тут выяснилось, что имеется любимый внук. Однозначно «свой». Эмико, конечно, не сразу решилась, маялась. Не потому, что боялась брать на себя ответственность за Женьку, а потому что боялась подвергать его опасности.

Внук внимательно выслушал ее и сказал: «Я поеду». Он только что расстался с Адой, с неожиданным для себя облегчением отпустил ее к веселому громогласному москвичу, галерейщику и ресторатору. Их шестилетний гражданский брак где-то на середине дистанции стал терять внутреннюю упругость, и последние три года они были рядом, следуя инерции взаимной нежности и привязанности, но уже без былого огня. Им было тепло, удобно, но оба без особой печали осознавали, что эта славная история близится к логическому финалу. Так что гусарский напор влюбленного москвича пришелся кстати. Да и дядька он был достойный во всех отношениях – отдавать в его руки Аду было не жалко и не тревожно ничуть. Но все равно двадцативосьмилетний Женя Торжевский чувствовал тоскливую неприкаянность. Будто бы он долго жил в привычном и комфортном интерьере, а тут вдруг взяли и вынесли из дома всю мебель. Его решимость была обусловлена простым желанием хоть чем-то заполнить опустевшую вдруг жизнь.

«Я поеду», – сказал он тогда.

– Я поеду, – вдруг услышал он за спиной.

Анна стояла в дверях. Когда она успела одеться?

– Останься, – попросил Женя. – Только не уходи. – И зачем-то добавил: – Я затопил печь.

Она могла остаться еще на день – к Олегу приехали мама с сестрой. Но и не могла одновременно. Она уже ничего не понимала.

Женя подошел, мягко обнял ее, прижался щекой к щеке. У нее моментально закипела кровь и закружилась голова.

– Что ты делаешь со мной? – спросила она жалким чужим голосом и вдруг показалась себе такой несчастной, как будто ее обобрали до нитки, отняли последнее.