Пока мы можем говорить

…Откровенно говоря, Саше не хотелось ни с кем встречаться, а хотелось ей морковного сока со сливками и дошить желтый сарафан. Шить ей всегда хотелось до дрожи – наверное, так, как алкоголику хочется выпить. Про алкоголиков Саша знала чисто теоретически, поскольку выросла и воспитывалась в мире абсолютной, хрустальной трезвости. Она с детства помнила ужасную историю о том, что давным-давно, чуть ли не в прошлом веке, своенравная девушка Вера – то ли кузина ее прабабки, то ли племянница, ну, словом, бедная Вера попробовала какую-то наливочку, когда была в гостях у других людей. Да и пристрастилась к ней, тайно покупала ее в лавке и пила. И у Веры порвалась реальность, расползлась в руках, как гнилая ветхая ткань, распалась на нитки. Справедливости ради надо заметить, что в их семье это был единичный случай, и служил он суровым назиданием потомкам. А что же Вера? Да ничего. Стала жить как другие люди. Вышла замуж, выучилась на секретаря-машинистку. Она уже не могла даже на самом простом уровне работать с формой и содержанием, а тем более с лексикой и семантикой. А может быть, Веру придумали специально, чтобы пугать ее примером подрастающее поколение. Шутки шутками, но алкоголь нивелирует чувствительность почти стопроцентно.

Саша повздыхала, перебирая в руках косые клинья будущей оборки, кое-как причесалась и из внутреннего протеста решила не смотреться в зеркало. Она стеснялась других людей. Потому что казалась себе некрасивой, да, впрочем, и не без оснований, хотя однажды Георгий заметил, что внешность у них с сестрой аристократическая и сразу видна порода, а красота – в общепринятом смысле этого слова – им ни к чему. Вот Ирину, кажется, совершенно не волновало, соответствует ли ее бледное веснушчатое лицо с длинным носом каким-то канонам и одобрит ли кто-то ее алые лосины и короткий черный топ.

– Ира, но ведь незнакомый человек придет, – неуверенно сказала Саша, глядя, как ее зеркальный близнец, задрав топ к подбородку, сосредоточенно поправляет бюстгальтер.

– Ну так и что, я должна незнакомого человека в рясе встречать? – Ирина в задумчивости взирала на свою грудь. – Это тебе, Шура, волю дай – ты заведешь себе скафандр и будешь в нем сидеть. Откуда у арви такая низкая самооценка, уму непостижимо. Ты же умница, вон Георгий со всем своим каганатом уже сколько лет нашего папу уламывает отпустить тебя в режим открытого поиска.

– Это совершенно разные вещи. – Саша встала и с шумом задвинула стул. – И не называй меня Шурой!

– И ты напрасно, Шура, думаешь, что в открытом режиме арви будут постоянно прикрывать тебе спину. Будь проще, Шура, и люди к тебе потянутся.

– Какая же ты все-таки змея, Ирка, – прошептала Саша. – Кстати, в дверь звонят. Иди открывай. Пусть тебя примут за домработницу.

– Может быть, это одна из моих эротических фантазий – чтобы меня приняли за домработницу, – заявила Ирина и, плавно покачивая попой, выплыла в коридор.

Борис пересек небольшой двор с розовыми пионами по краям дорожки, неожиданно для себя замешкался перед крыльцом большого, кажется трехэтажного, дома, вошел в приоткрытую дверь и очутился в прохладной темноте просторной прихожей.

– Проходите, пожалуйста, – вдруг раздался, возник из тишины и полумрака женский голос, – вон туда, дверь слева.

Борис толкнул легкую стеклянную дверь и оказался в месте, необычность которого он потом пытался передать Тарасычу, но тот вроде бы так его и не понял. «Ну книги, много, и что?» – вопрошал Тарасыч. Борису было сложно объяснить. Но и теоретически, и практически он понимал, что у любого помещения, у любого внутреннего пространства есть стены. Даже у большого. У Дворца спорта, к примеру. Или у самолетного ангара. Но там, куда он попал, были только стеллажи с книгами, они расходились в разные стороны от центра, где-то в перспективе изгибались, и проходы между ними были похожи на улицы незнакомого города, где вместо домов и целых кварталов – бесконечные ряды книжных стеллажей. Борису с незапамятных времен была мила идея Борхесовской библиотеки; видимо, и хозяевам этого дома она тоже нравилась. В конце концов Ирина, сжалившись, довела его до края этого книжного космоса, где Борис нос к носу столкнулся с человеком, который был одет так же, как и он, и так же пострижен, и даже рукава летнего пиджака имел наглость заворачивать точно так же. Зеркала. Довольно простой интерьерный фокус, но эти сестры так заморочили ему голову, что поначалу он готов был поверить в то, что по дорожкам между стеллажами можно уйти куда-то очень далеко, заблудиться и тихо умереть от голода и жажды, преклонив голову на невредимой, уцелевшей в средневековом пожаре «Поэтике» Аристотеля.