— Ты оставила Луне замечательные письма в своем дневнике, — говорю я. — Я хотел бы зачитать их на траурной службе в церкви.
— О?.. Что именно?
Я беру ее дневник, оставленный для Луны, раскрываю на странице, заложенной желтым самоклеющимся листочком, и начинаю читать вслух:
— Что-то в этом есть, раз я сама такое написала, — говорит она, краснея.
Потом я заканчиваю паковать чемодан, в который сложил для Луны сувениры от Кармен. Я зачитываю Кармен некоторые письма, которые написали для нашей дочери друзья, родные и коллеги.
Рамон пишет, что встречался с Кармен всего пару раз, на вечеринках в агентстве, где он работал вместе с папой (то есть со мной), поэтому не может многое рассказать о характере мамы, но у него сохранились очень живые воспоминания о ней. «Я помню, как был горд твой папа, когда представлял ее мне. И как я ему позавидовал. Луна, я не буду ходить вокруг да около, а скажу начистоту: твоя мама была роскошной женщиной. Я скажу папе, чтобы он не давал тебе это читать, пока ты не станешь взрослой, но у твоей мамы были такие си… извини, такой бюст, что все шеи сворачивали. Вот и все. По крайней мере, теперь ты это знаешь. Целую. Рамон, друг твоего папы».
Кармен заливисто хохочет:
— Как мило с его стороны написать такое…
Я читаю письма, которые пришли вчера и сегодня. Пока я читаю вслух, Кармен периодически проваливается в дрему. Иногда она резко пробуждается, словно вспоминая что-то важное.
— Дэнни, а ты что, увеличил нашу свадебную фотографию?
— Что?
— Наша свадебная фотография. Огромная. На камине.
— А… нет…
— А то я боялась. — Она улыбается. — Хорошая штука этот морфий.
Молчание.
— Что ты сказал, Дэнни?
— Ничего, дорогая. Ничего.
Она вздыхает:
— Я что-то устала, пожалуй, посплю немного. Вы сегодня снова устроите здесь застолье?
От морфия у Кармен случаются галлюцинации, но она по-прежнему радуется всему. Я горжусь ею. Целую.
8