Пока не пропоет петух

— Пока такая погода, тут неплохо, — говорила старуха, — а когда дожди пойдут и развезет?

— Не бойтесь, бабушка, для вас здесь всегда найдется место.

— Сейчас ничего, а зимой…

— Этой зимой война закончится, — выпалил мальчик и убежал.

Фонсо и девушки продолжали петь приглушенными голосами, все время прислушиваясь к далекому гулу и шуму. И я продолжал вслушиваться в хор кузнечиков, а когда старуха вдруг приоткрыла створку двери, вместе со всеми вскрикнул, прося потушить свет.

В этих людях, в этих парнях, в их шутках, в самом их сердечном приеме и в вине было что-то мне знакомое, что напоминало мне город минувших времен, другие вечера, вылазки и пикники на берегу По, незамысловатые концерты в остериях на окраине и прошлые дружбы. И в свежести холма, в той пустоте, в том тревожном ожидании бомбардировки я вновь нашел более древний, крестьянский, былой привкус. Я невольно следил за голосами девушек, женщин и молчал. При выходках Фонсо я спокойно, с удовольствием смеялся. Я сидел во дворе на бревне, вместе с другими.

Чей-то голос меня спросил: «А вы что делаете? Отдыхаете здесь?».

Я узнал этот голос. Без сомнения. Это был резковатый, вызывающий голос. Мне он показался типичным голосом женщин из этих мест.

Я ответил, пошутив, что ищу с собакой трюфели. Она меня спросила, не едят ли там, где я преподаю, трюфели.

— Кто вам сказал, что я преподаю? — удивился я.

— И так понятно, — ответили мне из темноты.

В голосе таилась какая-то насмешка. Или это была игра: разговаривать, как на маскараде? Я мгновенно припомнил свои предыдущие фразы, но не нашел ничего, что могло бы меня выдать, и решил, что те, кто был знаком со старухами, возможно, знали и обо мне. Я спросил, живет ли она в Турине или здесь.

— В Турине, — спокойно ответила она.

В темноте я разглядел, что она, кажется, хорошо сложена. Плечи и колени были четко очерчены. Она сидела, сжав руки коленями и с блаженством откинув голову назад. Я попытался пристально всмотреться в ее лицо.

— Уж не хотите ли вы меня проглотить? — рассмеялась она.

В этот миг прозвучал отбой тревоги. Мгновение все недоверчиво молчали, потом дружно зашумели, дети запрыгали, старики с облегчением вздохнули, мужчины потянулись к стаканам и стали отбивать такт.

— Этой ночью пронесло.

— Прилетят позже.

— Итальянцы, войну я сделал для вас.

Она продолжала неподвижно сидеть, голова все так же прислонялась к стене, когда я ей прошептал: «Вы Кате. Ты Кате», — она мне не отвечала. Думаю, она закрыла глаза.

Мне пришлось встать, потому что все расходились по домам. Я хотел заплатить за вино, но мне сказали: «Оставьте!». Я попрощался, пожал руку Фонсо, подозвал Бельбо и, как по волшебству, оказался на дороге один, разглядывая неосвещенный дом.

Чуть позже я вернулся в усадьбу. Хотя была ночь, глубокая ночь, Эльвира меня поджидала почти на ступеньках, сложив руки и сжав губы. Она только произнесла: «Сегодня вечером вас застала тревога. Мы беспокоились». Я покачал головой, улыбнулся, глядя в тарелку, и принялся есть. Молча, она бродила около света, исчезала в кухне, закрывала шкафы. «Возможно, так будет каждый вечер», — пробормотал я. Она ничего не ответила.

Я жевал, думая о встрече, о том, что произошло. Для меня имело значение время, минувшие годы, причем больше, чем сама Кате. Невероятно. Восемь, десять? Мне казалось, что я открыл забытую комнату, забытый шкаф, и нашел в них жизнь другого человека, пустую жизнь, полную ничтожных опасностей. Именно об этом я и забыл. Не столько о Кате и о жалких удовольствиях тех лет, сколько о юноше, который жил в те дни, о бесстрашном юноше, ускользнувшем от решений и поступков, думая, что они еще будут, но уже ставшем мужчиной и все еще оглядывавшемся вокруг, не настигнет ли его на самом деле жизнь. Этот юноша меня поражал. Что было общего между мною и им? Что я сделал для него? Те обыкновенные и пылкие вечера, те случайные опасности, те привычные, как кровать или окно, надежды: все казалось мне воспоминанием о далекой стране, о бурной жизни, такой, что, думая о ней, задаешь себе вопрос, как мы могли наслаждаться ею и так предать ее.

Эльвира взяла свечу и остановилась в глубине комнаты. На нее падал свет из стоящей в центре стола лампы, она попросила меня потушить ее, когда я поднимусь к себе. Я понял, что она колеблется. Рядом с выключателем находился другой, от наружной лампы, и иногда я их путал и заливал светом двор. Я резко сказал: «Не беспокойтесь. Не перепутаю выключатели». Прижав руку к горлу, она закашлялась и рассмеялась: «Спокойной ночи».