Пока не пропоет петух

Спасение не приходило. Доходили глухие слухи, первые сведения о пролитой крови. Я вспомнил об остерии в Пино, где в июльский день я последний раз слышал, как при появлении незнакомцев все заговорили тихо, и вернулся туда. Придя в то местечко, поселочек, я теперь все время оглядывался и ко всему прислушивался. Постов еще не было, но повсюду чувствовалась угроза, всюду подстерегали неожиданности. Дороги и поля кишмя кишели беженцами и закутанными в плащи, тряпки, пиджаки солдатами, которые дезертировали из городов и казарм, где зверствовали немцы и неофашисты. Турин был занят без борьбы, как вода заливает деревню; худющие и зеленые, как ящерицы, немцы заняли станцию, казармы, народ бродил туда-сюда, удивляясь, что ничего не происходит, ничего не меняется. Ни волнений, ни крови на улицах, только нескончаемый, покорный, подпочвенный поток беженцев и солдат, который тек по переулкам, заполнял церкви, окраины, поезда. Происходили и другие странные вещи. Это я узнал от Кате, от Дино, из их перешептываний и подмигиваний. Фонсо и другие обзаводились оружием, грабили склады и тайники, что-то прятали и в «Фонтанах». В пригородах беглым солдатам бросали из окон штатскую одежду. Куда они спрячутся от немцев? Понятно, некоторые доберутся до своих домов, но другие, чьи дома были далеко, засосанные войной сицилийцы и жители Калабрии, им где проводить дни и ночи, где найти пристанище?

— Если война немедленно не закончится, — сказал я Эгле и Эльвире, — мы все превратимся в бандитов. — Я это сказал так, чтобы посмотреть, как они засуетятся. И добавил: — Достанется домам буржуа, виллам генералов, которые снюхались с немцами.

Позже, когда я рассказал об этом Кате, она посоветовала мне прекратить. От Дино, который все время проводил на улице, я узнал, что мимо «Фонтанов» проходит много людей, кое-кто попадался на глаза и мне — все бородатые, оборванные, голодные. Там всегда находилась Джулия или жена Нандо; беженцы, болтая обо всем, обменивались новостями, жадно поедая хлеб. Дино мне поклялся, что там побывал даже англичанин, военнопленный, который мог сказать только «привет».

Этот уже привычный беспорядок, эта молчаливая, барахтающаяся лавина людей были как бы отдушиной, скверной компенсацией за нестерпимые новости по радио и в газетах. Бесполезная и размеренная война бушевала вдали. На этот раз, но без надежды на спасение, мы вновь попали в прежние руки, которые теперь уже стали более опытными и на них было больше крови. Вчерашние легкомысленные хозяева зверствовали, защищая свою шкуру и свои последние надежды. Для нас спасение было только в беспорядке, в крушении всех законов. Быть схваченным и опознанным означало неминуемую смерть. Мир, любой мир, который летом казался желательным, теперь выглядел издевательством. Нужно было испить эту нашу судьбу до дна. Какими далекими казались теперь воздушные налеты. Начиналось что-то пострашнее ночных бомбежек и пожаров.

Я слышал, как об этом говорили в остерии в Пино, куда я заходил тайком, потому что она лежала у всех на пути. Я прислушивался и приглядывался, нет ли там немцев или фашистов. Как-то утром я увидел там солдата в потертом плаще на голое тело, на нем еще оставались солдатские башмаки и обмотки. Это был парень из Тосканы, в глубине его глаз крылась усмешка. Он говорил, болтал с посетителями, рассказывая о своем побеге из Франции[9], о десяти днях бегства, называл товарищей, смеялся, надеясь добраться до Валдарно. Он не просил ни еды, ни питья. Он был бледным, обросшим, но уже договорился с косоглазой, закутанной в тряпки девицей из заведения, которая из-за стойки поедала его глазами.

— Долину охраняют эти ублюдки, — рассказывал он. — По открытой местности ни за что не пройдешь. Стреляют. Я видел много сожженных деревень.

— Но в горах же нет войны, — сказал кто-то.

— Какая там война… Каратели, — пояснил другой. — Деревня прячет солдата, и немцы ее поджигают.

— Как-то ночью, на мосту… — продолжал тосканец, украдкой поглядывая на девушку.

Все, глотая слюни, слушали его. Тосканец, развеселившись, попросил закурить. Начались рассказы. Заговорили посетители, мирные крестьяне. Леденящие душу, невероятные истории об арестах женщин и детей только для того, чтобы схватить мужчину, об избиениях, завершавшихся прыжками в лестничный колодец, об угрозах и грабежах, о трупах на площади с окурком во рту.

— В войну было лучше, — говорили все. Но все знали, что это и была война.

— Будем надеяться, что хорошая погода удержится подольше, — сказал тосканец.

Я часто бродил в одиночестве по знакомым дорогам, избегая остерии «Фонтаны», Дино, Кате и их разговоров, но речи и тревога, с которыми мы уже свыклись, теперь возникали повсюду, их подстегивало невероятное беспокойство, остатки надежды, все еще допустимый эгоизм. Сейчас, когда и те дни кажутся сном и почти нет смысла в спасении, в глубине всех встреч и пробуждений таятся отчаявшийся мир и радостное удивление, что прожит еще один день, еще один час. Уже больше ни к кому, ни к себе, ни к другим не относятся с почтением, но бесстрастно всех выслушивают.