Пока не пропоет петух

В прохладе этих последних дней года Стефано, при полном безразличии к другим событиям или связям, как раз наслаждался последней капелькой тепла своего тела, еще тлеющей в нем искрой. Действительно, иногда в мертвенно-бледные утра происходило только то, что он просыпался, измученный желанием. Пробуждение было печальным, как у того, кто в тюрьме во сне забыл об одиночестве. И в четырех стенах замкнутого дня больше ничего не происходило.

Стефано, и не думая гордится, поговорил об этом с Гаетано.

— Кто знает, почему зимой я такой возбужденный?

Гаетано снисходительно его слушал.

— Иногда я думаю, что это летнее солнце. Этим летом я так нахватался его и теперь чувствую… Или, может быть, перец, который кладут в подливки… Я начинаю понимать, почему Джаннино и другие насильничают. Мне кажется, что я опунция. Повсюду вижу перепелок.

— Еще бы! — воскликнул Гаетано. — Мужчина всегда мужчина.

— Что об этом скажет Пьерино? — обратился он к фининспектору, который, завернувшись в накидку, курил у стойки.

— У каждого свои трудности, — ответил тот. — Попросите разрешения у капрала.

— Феноалтеа, возьмите меня поохотиться на перепелок, — прохныкал Стефано.

Они отправились прогуляться по изрытой ручейками дороге. Шагая, Стефано поглядывал на вершину холма.

— Зимой туда наверх не ходят?

— На что вы хотите посмотреть? На панораму? — спросил Пьерино.

— Он собирается размять ноги, — задумчиво объяснил Гаетано.

— Если бы он мотался по ночам, как по службе приходится мне, то не нужно было бы разминать ноги.

— Но вы служите правительству, — заметил Стефано.

— И вы ему служите, инженер, — парировал Пьерино.

Перед Рождеством деревня чуть оживилась. Стефано видел сопливых босых ребятишек, которые бродили около домов, играя на небольших трубах и треугольниках и распевая звонкими голосами рождественские песенки. Затем они терпеливо ждали, когда кто-нибудь, женщина или старик, выйдет и бросит в их мешок немного сладостей или сушеного инжира, или апельсины, а иногда и монетку. Они два раза заходили и в его двор, и хотя Стефано раздражал шум, он был доволен, что они о нем не забыли, и дал им несколько монеток и плитку шоколада. Ребятишки повторили песенку, у них были смеющиеся, глубокие глаза, как у Джаннино, у механика и всех молодых на этой земле, и Стефано к собственному изумлению вдруг растрогался.

Продуктовый магазин Феноалтеа в эти дни работал очень напряженно, и Гаетано вместе с отцом и тетками все время стоял за прилавком. Приходили крестьяне, бедные женщины, босые служанки, народ, который не всегда ест хлеб, у порога они оставляли навьюченного осла и покупали для рождественских сладостей, возможно, в счет будущего урожая корицу, гвоздику, крупчатку, пряности. Старик Феноалтеа говорил Стефано: «Это наше время. Если бы не Рождество, то с голоду умерли бы мы».

К ним зашла и Конча. Стефано, сидя на ящике, рассматривал брусчатку и грязный фасад остерии, чуть освещенные теплым солнцем. Дерзкая и прямая, как деревце, Конча появилась на пороге. На бедрах та же грошовая юбчонка, те же загорелые ноги, но уже не босая, а в домашних тапочках, которые она грациозно скинула у двери. Со старым Феноалтеа и Гаетано она разговаривала пошучивая, и старик смеялся, наклонившись над прилавком.

Мать Гаетано, толстая бесцветная женщина, начала обслуживать Кончу, которая иногда оборачивалась, поглядывая на Стефано и на дверь.

— Как ваша дочка? — борясь с одышкой, спросила мать Гаетано.

— Моя Фоскина хорошо растет, — ответила Конча, подрагивая бедрами. — Ее родственники ее любят.

Даже старуха добродушно засмеялась. Когда Конча, все еще смеясь, уходила, Стефано только безразлично с ней попрощался. Конча, надевая у двери тапки, еще раз смерила его взглядом.

— Она все еще вам нравится? — не разжимая губ, спросил Гаетано, иначе услышал бы весь магазин.

Его мать покачала головой. Старый Феноалтеа, сально, но немного робко улыбаясь, произнес: «Это настоящая горянка».

— Ну что с тобой поделаешь! — отмахнулась мать.

На Рождество старуха из остерии, тетка Гаетано, угостила Стефано куличом с пряностями, здесь такой ели во всех домах. Из привычных посетителей никто не зашел поболтать. Стефано попробовал рождественский кулич, а потом отправился домой, сравнивая свое одиночество с одиночеством анархиста из старой деревни. Недавно проходил Барбаричча; сняв берет, он просил рождественскую милостыню: сигареты и спички, много спичек. Ни на какие послания он не намекал.

Вечером к нему во двор, чего он раньше никогда не делал, пришел Гаетано. Встревоженный Стефано вышел из комнаты, чтобы задержать его на пороге.

— О, Феноалтеа, что случилось?

Гаетано пришел сообщить, что выполнил свое обещание. Он негромко объяснил, что нашел женщину, что все устроит механик: их будет четверо, механик поедет в город, посадит ее в машину, и она два дня пробудет в комнате портного.

— Разве подобным занимаются в Рождество? — смеясь, пробормотал Стефано.

Обиженный Гаетано ответил, что это произойдет вовсе не в Рождество. Девушка красивая, ее знает Антонино, просит сорок лир, нужно сложиться. «Войдете в долю, инженер?».