Пока не пропоет петух

Ближе к вечеру я спустился в низину. Теперь, когда я знал, что колокольня должна быть наверху, я не боялся заблудиться. Я шел сторожко, чуть прихрамывая, волоча ногу, чтобы выглядеть более невинно. Я шел в направлении, противоположном утреннему, проходил по тропинкам, небольшим обрывам, мимо вознесшегося в пустоту деревянного креста. Очень высокое небо было ясным. На середине склона того холма, по которому я карабкался, меня поджидала группка чистеньких домиков. Я уже догнал и перегнал того крестьянина и его волов. В свою очередь меня настиг рев двигателя грузовика, я повернулся и увидел большое облако дыма, затем показались два быстро несущихся и раскачивающихся из стороны в сторону огромных фургона, забитых серо-зелеными шапками, подсумками и смуглыми лицами. Порыв ветра заставил меня наклонить голову. Если бы они в меня выстрелили, сквозь шум и грохот я бы этого даже не услышал.

Даже не обернувшись в мою сторону, они исчезли. Следя за стремительным движением фашистов, я спросил себя, не направляются ли и они к колокольне, не случилось ли что-то в деревнях наверху — я еще помнил взрыв, похожий на разорвавшуюся бомбу, во всяком случае мне так показалось.

Но взрыв раздался совсем рядом, в начале дороги. Пулеметная очередь и взрыв. Потом вопли, другие взрывы, огонь. Машины остановились, в воздухе раздавалось болезненное жужжание пуль. «Сдавайтесь!» — прокричал чей-то голос. Наступила передышка, повисла глубокая тишина, потом опять глухие выстрелы и взрывы, зловещее жужжание, напоминающее звук колеблющейся на столбах виноградника стальной проволоки.

Я прятался за стволы деревьев, при каждом взрыве отступал назад, а в перерывах бежал назад по дороге. Постоянный треск выстрелов, четкие смертельные взрывы. На дороге я увидел того крестьянина, застывшего со своими волами.

Когда я добрался до него, перестрелка стала особенно плотной. Те глухие удары были взрывами ручных гранат, а звук летящих пуль напоминал стоны живого голоса.

Крестьянин загнал своих волов в камыши. Он видел, как я подбежал. В наступившей смертельной тишине он прыгнул в самую чащобу, чтобы получше спрятаться, но неудачно: он был стар, неловок и лежал теперь на спине, схватившись за стебли камышей. Тогда раздалось мычание вола.

— Тише, — сказал мне старик, — прячьтесь.

Я тоже прыгнул в камыши и с трудом протиснулся вперед.

Но стычка уже закончилась. На дороге и наверху неожиданно все смолкло. Я навострил уши — не зашумели ли двигатели, не дышит ли кто-нибудь неподалеку.

Крестьянин, сгорбившись, стоял между волами. Чтобы получше их спрятать, он загонял их все дальше; камыш громко трещал, и я крикнул, чтобы он прекратил.

Тогда старик сел, держа в руках недоуздок.

XXII

Так мы провели много времени. Уже давно заурчали двигатели, среди деревьев слышалась перебранка голосов. Потом шум стал удаляться.

На повороте появилась женщина. Она бежала. Я дождался ее посреди дороги и спросил, что произошло. Она с ужасом посмотрела на меня. Ее голову покрывал платок. Старик с волами тоже высунулся из камышей. Женщина что-то ему крикнула и прижала руки к ушам. Я ее спросил: «Наверху есть люди?». Она молча кивнула.

Из-за поворота вылетел парень на велосипеде. Он мчался сломя голову. «Там можно пройти?» — крикнул я ему. Он притормозил босой ногой, чудом удержал равновесие и крикнул в ответ: «Там убитые, много убитых…»

Когда я, постоянно оглядываясь, добрался до поворота, то увидел большой грузовик. Он был пуст и стоял поперек дороги. Темный бензиновый ручей растекался по дороге, но в нем был не только бензин. Около колес, перед машиной лежали человеческие тела, и по мере того, как я приближался, бензин становился все более красным. Вокруг бродили какие-то женщины и священник. На телах я увидел кровь.

Один в полосатой серо-зеленой форме упал лицом вниз, но его ноги еще находились в грузовике. Из его щеки вытекала перемешанная с мозгами кровь. Другой, маленький, желтый, весь в крови, руки на животе, смотрел вверх. Дальше лежали прочие: скрюченные, расслабленные, ничком, сплошь испачканные кровью. Они напоминали узлы с тряпками. Еще один лежал в сторонке на траве, он спрыгнул с дороги, чтобы, стреляя, защититься, и умер, стоя на коленях около колючей проволоки; он казался живым, изо рта и глаз у него текла кровь — восковой мальчик в терновом венце.

Я спросил у священники, все ли убитые из этого грузовика. Энергичный, вспотевший священник с волнением посмотрел на меня и ответил: не только, а дальше, в домах, полно раненых. «Кто на них напал?».

Партизаны сверху, ответил он, которые поджидали их несколько дней. «Эти повесили четырех партизан», — завизжала плачущая старуха, которая размахивала четками.

— А мы пожинаем плоды, — проговорил священник. — Теперь у нас карают, как дикари. Отсюда до верхней долины Бельбо загорится сплошной костер.