Пока не растаял снег…

На лице сего мужчины, не смотря на явную зрелость, можно было при желании найти достаточно признаков пока еще не увядшей юности. Во-первых, волосы – темно-русые с отблеском необычно ранних седин на висках, но все еще чертовски густые, как балканский лес. Во-вторых, грубый и хмурый, но все-таки свободный от морщин зрелости лоб. Во многом именно эти детали выдавали в нем двадцатилетнего студента, коим он и является на самом деле. Остальная же часть лица в основном оставалась закрытой под отращенной на зиму бородой, которая напоминала больше растянутую от ушей до шеи грубую шерстяную мочалку, чем аккуратно ухоженные бакены. Отдельного, немаловажного и весьма увесистого слова требуют, что неудивительно, глаза. И даже не сами глаза, а в целом вся та композиция множества лицевых мышц, которую мы привыкли лаконично именовать взглядом. Так вот взгляд этот был, как правило, трагически спокойным, уравновешенным и предельно надменным. Принято в такие моменты упоминать о цвете глаз, но в данном случае это может вызвать определенные затруднения, связанные с тем, что их оттенок постоянно колебался от приторно-серого до грязно-зеленого. Сами решайте, какой эпитет лучше. Между глаз иронически красовался царственный нос. Вместо того, чтобы описывать его долго и нудно, скажу лишь, что им можно было б закрыть от проливного дождя условную Республику Адыгея. Довершали композицию взгляда широкие брови, вечно сведенные в хмурую гримасу. В конечном счете, мы получаем полный серьезности и надменности типаж какого-нибудь сибирского помещика, неожиданно оказавшегося в Краснодаре второго десятилетия двадцать первого века.

Выйдя-таки на улицу, он почувствовал пронзительно сильный мороз. За два с половиной часа в кинотеатре тело успело привыкнуть к теплу и комфорту, но в первую же секунду его окатило, точно альпийской лавиной, колючим холодом. Ощущение жжения от острых снежных ветров заставило мужчину спешно заворачиваться потеснее в пальто. Тут же во внутреннем кармане отыскался шарф и тугим узлом завязался на высокой шее. В левом наружном кармане вовремя материализовалась шапка и обрела свое смысловое значение, плотно усевшись на голове мужчины. Далее, из правого кармана он с грохотом вытащил перчатки. С грохотом? Да, с грохотом. Вместе с ними из кармана выпал телефон. Мужчина грубо чертыхнулся и подобрал его. Проверил… Все в порядке. Но есть новое непрочитанное сообщение. Номер незнаком. Текст следующий: «По поводу книги. Перезвоните: назначим место и время». Превозмогая треск зубов и резкое переохлаждение пальцев на руках, мужчина, слегка поразмыслив, все-таки решился набрать номер.

На свежем влажном воздухе гудки становятся несколько звонче, а паузы между ними на таком лютом холоде кажутся бесконечными. Выдержав предельно необходимые полминуты ожидания, мужчина сбросил вызов и, разочарованно вздохнув, направился непосредственно к своей остановке. Но не успел он подойти к первому же светофору, как его телефон снова дал о себе знать звонком и вибрацией. Вновь достает его: номер тот же. Отвечает на вызов.

– Да.

– Алло! Вы звонили?!

– Да. Это… По поводу книги.

– Книги?!

– Да! Книги! Шекспир! Помните?

– А!.. Так.

– Вы просили перезвонить… там… Ну, время, место уточнить. Когда я могу ее забрать у вас?

– Да, хоть сейчас!

– Эм… Хорошо. А где?

– Пересечение Красной и Гаврилова. Где Цветочные часы. Знаете?

– Да. Хорошо. Так во сколько?

– Давайте где-то минут через сорок-пятьдесят.

– Договорились.

– Всё, хорошо. До встречи!

Мужчина поспешил окончить разговор, поскорее положить телефон обратно в карман, натянуть перчатки на вновь возгоревшиеся от холода руки и укутаться лицом в шарф и воротник пальто.

«Так. Я сейчас на Красной. Гаврилова, вроде, где-то в той стороне. А Цветочные часы… Что он имел ввиду? Понятия не имею, что это… Хоть и третий год живу в этом городе. Ладно, черт с ними – на месте разберусь со всем. На крайний случай, созвонимся с ним, свидимся как-нибудь. Цветочные часы… Достопримечательность, наверное, какая-то… Что-то необычное или, по крайней мере, весьма заметное».

Раскинув эти мысли в своей голове, как карты за игральным столом, он направился вдоль улицы Красной в сторону Авроры. Вся эта сцена, окутанная январским морозом и от того полупустыми тротуарами, толкает на метафору…

Представьте себе путника, который посреди пустыни тянется к последнему оазису. Или лодку одинокого моряка, неустанно ищущую берег, дрейфующую на океанических волнах по воле ветра, шторма, грозы, неба и моря. Точно так же человек, оставшийся один посреди холодного неведения, идет вперед… Не уверен он ни в знаниях своих нынешних, ни в познании будущем, но уверен он в своем стремлении, в своем желании идти к чему-либо, пока весь остальной мир застыл в сугробах снега, выпавшего с небесного пепелища догорающей западной цивилизации.

II