Пока небеса молчат

Андрей Васильевич картинно замахал руками.

– Тихо-тихо… против вас ничего не имею, даже жалко вас – и не таких заслуженных в секты загоняли, мозги понакручивали, а тут сирота-аферистка с дитем. Как не порадеть бедняжке… Я одно хочу понять, чего ей надо, вашей Марьяне Глебовне? Какова цена вопроса, чтоб закрыть раз и навсегда.

Мы с Тамарой Ивановной почему-то переглянулись, и вдруг она засмеялась, уперев кулаки в бока.

– Марьяночка, неужели он тебе, правда, дедом приходится? Да на кой же нам такой старый бобер? Черта лысого нужен нам такой дед! Ходите чаще – без вас веселей! Помидоры свои химикатами травите, до народа добрались…

Она засуетилась, кинулась к Рустаму, который едва ли слышал наш спор, тиская довольного Карата.

– Пойдем в дом, Рустамушка, пойдем, мой хороший. Как себя в садике вел? Хорошо ли спал?

– Баба Тома, я вообще не спал, – грустно пожаловался он. – Я пел нашу любимую песню, а все лебятишки слу-ушали.

– Какую же песенку ты в садике пел? – поинтересовалась Тамара Ивановна.

– Шел отляд по белегу, шел издалека-а, шел под классным знаменем командил полка… – затянул Рустам. – Голова обвязана, кловь на лукаве – е…

Он задумчиво посмотрел на Андрея Васильевича и проникновенно добавил:

– А когда меня поставили в угол, я стал петь: «Там вдали у леки заголались огни, в небе ясном заля доголала"… Гломко-плегломко, как ты учила. Я больше не хочу в садик, если там нельзя песни петь.

– Ох, ты батюшки!

Тамара Ивановна прыснула в кулачок и, взявши Рустама за подмышки, поставила его на крыльцо, а там он снял сандалики и зашел в дом, продолжая жаловаться на тяготы режима в детском саду.

Я перевела дух и обернулась к Андрею Васильевичу для финального разговора. Шумилов старший горбился, теребил пальцами покрасневший нос, раскачивался взад-вперед. Потом не глядя на меня, глуховато спросил:

– Выясню в городе насчет генетической экспертизы – пришлю тебе медика. Анализы добровольно сдашь? Чтоб без всяких выкрутасов – ты и ребенок?

– Да. Конечно. Я понимаю, вам хочется знать наверняка…

– Если мошенница – сотру в порошок. Лучше сразу прячься.

– А если я правду сказала?

– Там видно будет, – презрительно бросил Шумилов и быстрым шагом покинул ограду.

Я заметила, что глаза у него покраснели, так же как и набрякший нос. Наверно, от возмущения при мысли о нежданном родстве. Не от Рустамкиной же болтовни.

"Надо показать сына логопеду, пусть научит правильно говорить".

Вечером у меня поднялась температура, заболело горло, голос почти пропал. И где могла простудиться? Или много пила холодной воды из колодца в огороде, нравился ее непривычный солоноватый привкус. На юге совсем другая была вода.

Когда уже в сумерках Миша приехал, я рассказала о визите Шумилова и угрозах.

– Теперь из-за меня и тебе достанется. А вдруг уволят с работы?

Миша посмеивался.

– Ну и что? Уеду в Крым по контракту, там всегда набор и хорошие деньги за мою квалификацию.

– А как же Тамара Ивановна? – ахнула я.

– А чего бояться? Войны же не будет, – он криво усмехнулся, отвел взгляд, будто вспомнил что-то плохое. – Пока не будет.

Я покачала головой, сомневаясь.

– Война рядом всегда, под ногами ползает ядовитой гюрзой, поднимает плоскую головенку, шарит вокруг жадным языком… Страшно, Миша!

Он тяжело вздохнул.

– Может, я сам уехать хочу. Душно тут. И ты меня не любишь, Марьяна Шумилова. А теперь и вовсе пойдет карусель, с новой-то родней.

Я поджала губы, вспомнила мужа. Почему Всевышний посылает мне таких мужчин, что готовы бежать из дома в самое пекло, рвутся испытать свои силы и ум в опасной борьбе?

Кисмет… судьба… ничего не изменишь – так даровано свыше.

Именно даровано, ибо все, посланное небесами есть дар, как бы не были тяжки испытания. Надо принять. Надо выстоять.

* * *

Несколько дней я была больна, пыталась вставать с постели, что-то делать по дому – шатало от слабости. Миша взял отпуск на две недели. Без меня Чемакины посадили на поле картофель, перенесли в теплицу помидоры и перцы, я только помогла с капустной рассадой и ягодами. В огороде добавилась грядка клубники.

И вдруг погода переменилась, после весеннего солнца и тепла в июне зарядили дожди. Тамара Ивановна рассказывала, что начало лета в Кургане часто бывает прохладным.

Вот и пригодился запас курток, в которых на юге мы ходили зимой. Мне было зябко, непривычно, но Рустам легко приспособился, весело прыгал по лужам в желтых резиновых сапожках, втыкал в размокшую землю веточки клена – рассаживал леса, строил песочные крепости, и даже не вспоминал Чакваш, не спрашивал об отце. Каждый день мы с Рустамом делали специальные упражнения для язычка, учились правильно произносить звуки, записались на консультацию к логопеду.

По вечерам устраивали маленькие концерты, пели старые песни и читали стихи. Максим Спиридонович забегал на чай со своими конфетами и печеньем. Чинно со мной здоровался, хвастался успехами внучек и постепенно входил в доверие к Рустаму.

Миша рассказал, что в юности Максим Спиридонович ухаживал за Тамарой Ивановной, но она выбрала его лучшего друга. Пришлось отступиться, однако теплые чувства остались.