Пока ночь

В существовании приговора он был уверен почти что на все сто. Еще он предполагал, что его убили бы гораздо раньше, если бы не тот факт, что здесь, что ни говори, они имели дело с лицом, наделенным духовным саном. Еще он предполагал, что - вот парадокс - они не осмелились бы сделать это, если бы не предшествовавшее тому событию его с ними сотрудничество: так что теперь в их глазах он был изменником в квадрате. А тут еще эта история с подсадной уткой... Утечку подозревали уже давненько. Поведение Рембаллы однозначно указало им виновного, поскольку утечка после ликвидации Лысого так и не была устранена. Но ведь он не мог, просто не мог поступить иначе. Какой был у него выбор, у него, слуги божьего? Выбора не было.

Ноябрьские сумерки ложились длинными тенями на дворе его дома; в холодном воздухе, сгущавшем дыхание в облачко синего пара, кружили первые снежинки, предсказание близящейся зимы - когда ксендз Рембалло, поднимаясь как раз по ступенькам с завернутым в газету цыпленком под мышкой и тяжелым пучком ключей в другой руке, услыхал отзвуки пистолетной пальбы и обернулся в направлении источника грохота, к повороту узенькой улочки. После неожиданного, одновременного грома двух-трех пистолетов, прозвучало несколько отдельных выстрелов, а затем воцарилась морозная тишина. Ксендз Францишек выбрал нужный ключ, сунул его в замочную скважину, повернул... На улицу выскочил полусогнутый мужчина, из ран на предплечье и правом боку лилась кровь, его кидало из стороны в сторону во время этого панического бегства от смерти. Мужчина увидал стоявшего в открытых дверях священника, повернул к нему. Шапка слетела у него с головы, обнажая гладкую лысину, и тут Рембалло узнал Лысого, одного из людей Майора. Немцы! - мелькнуло у него в голове. Облава! Только он не слышал звуков, сопутствующих облаве: криков, свистков, лая собак, рева запущенных двигателей мотоциклов и автомобилей; все та же тишина, нарушаемая лишь тяжким топотом подстреленного Лысого. Он уже добрался к крыльцу. Священник бросил цыпленка и ключи, сбежал вниз, подхватил шатающегося мужчину, поддержал. Францишек Рембалло был крепким, рослым человеком, с легендарной в приходе силой. Он затянул раненого в дом. Лысый стонал:

- Они убьют меня... убьют...

Рембалло увидал выскакивающих из за поворота двух мужчин с пистолетами в руках и сразу же все понял. Они остановились, засмотрелись на него. Рембалло же стоял на пороге своего дома, охватив пальцами холодную ручку двери. Они глядели так друг на друга где-то с полминуты. Потом те опустили глаза, спрятали оружие и отбежали в тень перекрестка, а ксендз Францишек запер дверь на засов. Лысый лежал на полу в столовой и ощупывал рану в боку.

- Они ушли, - сухо объявил священник.

Лысый заныл:

- Пан ксендз спас мне жизнь, пан ксендз - святой человек...

Вернувшись с водой, йодом и бинтами, Рембалло присел рядом с Лысым.

- За что? - спросил он, осторожно расстегивая пропитавшееся кровью пальто. Лысый только застонал и уставился в потолок. Через полчаса, уже обмытый и перевязанный, посаженный на диване, он тихо попросил у Рембаллы:

- Будьте добры, пан ксендз, подайте мне телефон.

Тот подал. Лысый набрал номер, пролаял несколько предложений на ломаном немецком. Еще через полчаса к дому ксендза подъехал черный мерседес. Лысый поступил мудро, он не стал благодарить священника. Он вышел с немцами, и они все уехали. Рембалло же разъярился и разбил на щепки кухонный столик.

Был ли у него какой-то выбор? Если бы тогда эти двое выскочили на улицу, когда Лысый находился только у ограды - оставил бы тогда Рембалло раненого без помощи и разрешил бы добить его у собственного порога?

Несмотря на разоблачение Лысого, аресты не закончились: и ксендз уже знал, что на него выписан приговор. Читаемые им проповеди все чаще стали основываться на цитатах из Апокалипсиса; исповедуя, он стал удивительно мягким, определяя покаяние; он даже начал вести дневник и обратился к книгам, которые не читал уже много лет. Он ждал.

И вот теперь этот мужчина. Ксендз Францишек подкрутил вислый, сарматский ус, огладил сутану, подошел к двери и открыл ее одним решительным рывком. Мужчина в пальто и шляпе стоял у ограды и присматривался к священнику.

- В чем дело? - спросил Рембалло с крыльца.

Тот провел рукой в перчатке по темным и - в отличие от Рембалловых коротко пристриженным усам, поправил шляпу и прошел через калитку. Он остановился у самых ступеней крыльца и поглядел вверх на ксендза, который морщил брови и выдвигал вперед квадратную челюсть, пытаясь скрыть страх под воинственной миной.

- Да восславится...

- В чем дело? - резко повторил Рембалло.

- Пан ксендз меня видно не помнит...

- Так оно и есть.

- Ян Герман Трудны, - представился чужак. - У меня к пану ксендзу огромная просьба.

Уже в тот момент, когда прибывший назвал свое имя, Рембалло понял, что это еще не палач. Напряжение покинуло его. Он откашлялся, слегка улыбнулся и попросил Трудного войти.

Тот снял шляпу и перчатки, пальто же только расстегнул.

- Эта просьба ... Не могли бы вы уделить мне три-четыре часа времени?