Пока ночь

Трудны обошел картины, чихнул, затем повел взглядом за взглядом жены. Труп лежал внутри окованного проржавелым железом сундука, стоящего на боковой стенке таким образом, что его крышка открывалась прямо к полу. Сам сундук был сложнейшей конструкции, венцом которой был ржавый цветок перепутанного лома, скалящий свою колючую пасть под самым потолком. В собственном воображении Трудны видел постепенное развитие этой барочной архитектуры свалки: каждый месяц-два кто-нибудь приходил сюда и бросал что-нибудь наверх, лишь бы отпихнуть подальше от люка. Сундук же являлся фундаментом, краеугольным камнем собора из железа и ржавчины. Вот только Конрад набрел на него относительно быстро, всего лишь отодвинув несколько давно уже развалившихся предметов плетеной мебели и те самые картины, которые сундук заслоняли. Отодвинул, открыл сундук, ну и увидал то, что увидал.

Трудны взял лампу за ее деревянную подставку и подтащил к сундуку, насколько позволял провод. Тени разбежались во все стороны словно туча мух, поднятых неожиданным страхом с разлагающихся останков, на которых до того они спокойно пировали. На останках из сундука давно уже никто не пировал. Трудны присмотрелся. Во-первых, труп старый, во-вторых, на дворе зима. Трудны присмотрелся еще раз. То, что должны были съесть, съели еще в теплые дни. Крысы, констатировал Трудны, чрезвычайно холодно даже для собственных привычек. Насекомые, видимо, тоже. Остался практически один скелет, с несчастными клочками одежды, зацепившимися за кости. Скалит себе желтые зубки с сухого черепа с волосами словно нити бабьего лета. Черные волосы, черная юбчонка и черная курточка, вообще все черное, потому что это смерть. Скелет, несмотря на то, что крышка сундука раскрылась чуть ли не до пола, держится внутри, свернутый по-звериному в позиции эмбриона, с голенями выше головы и сплетенными на них ручонками, и вовсе не собирается выпасть. Словно вмурованный. Будто превратившийся в мумию. Одежда клочьями, кожа клочьями. Сколько ей могло быть лет? Не больше, чем Лее. Трудны поднял лампу повыше, присмотрелся к профилю мертвой девочки. Глаза выедены, кожа почернела словно при пожаре, кости выцвели. А это что такое, все голубое, непристойно яркое? Бантик, слетевший с волос.

Трудны потянул носом, временно заложенным, как всегда случается после резкого перехода с мороза в тепло дома. Он почувствовал запах, и завтрак подступил к горлу; этот запах — этот смрад, эта вонь, этот сладковатый аромат — отбросил его назад, чуть ли не сбивая его с ног, потому что под путаницей лома он не мог выпрямиться, если бы вовремя не отставил лампу, чтобы схватиться рукой. А уже выпрямившись, Ян Герман как можно быстрее сунул руку в карман и достал оттуда платок, который тут же прижал всей ладонью к носу: запах собственного тела, по контрасту с трупным, показался ему райскими благовониями. Он быстро хватал воздух раскрытым ртом.

Потом Трудны склонился над Виолой и выбил из ее пальцев микроскопический окурок. Жена подняла на него до странного сонные глаза. Ян Герман обнял ее, приподнял; втиснув лицо ей в волосы, шепнул — так тихо, что слова казались всего лишь хриплой модуляцией его собственного дыхания:

— Тут холодно. Пошли, я сделаю тебе горячего чая.

Виолетта затряслась.

6

— Папа, папа, скажи, а обитательницы Крита — это кретинки?

— Чего?

— Кретинки, кретинки!

— Папа, ну скажи ему, чтобы меня пустил!

— Отпусти ее, Кристиан.

— А-а! А она меня стукнула! Ногой стукнула!

— Лея, не дерись.

— Кретинки, кретинки!

— Пааапа! Ну скажи же ей, что вовсе и не кретинки! Ну скажи ей!

— Так ведь правильно же. Вот скажи, что так! Скажи!

— Да Господи же, Янек, скажи им что-нибудь, потому что я с ума сойду от этого визга.

— Креветки.

— Что?

— Креветки. А теперь идите отсюда.

— Так я же на самом деле хочу узнать!

— Сейчас как сниму ремень…

Кристиан потянул Лею за косу, та хотела отпихнуть его локтем, не попала, тот отскочил и помчался наверх, она за ним. Трудны вздохнул и закрыл дверь, ведущую в холл.

— Откуда они взяли этот Крит?

— Понятия не имею, где-то услышали. Скажи мне… — жена невольно улыбнулась, сориентировавшись, что повторяет слова детей. — Расскажи, о чем ты узнал.

Бул уже вечер. Пять часов тому назад карета в сопровождении жандармов вывезла труп. В течение этих пяти часов Трудный сделал из своего так и не законченного кабинета пару десятков телефонных звонков, из чего только немногие касались бизнеса, которым он занимался. Все остальные он посвятил следствию по делу девочки с чердака. Трудны, хуже или лучше, знал около трех четвертых людей из военных и гражданских структур городских властей, из чего около одной пятой были должны ему какую-нибудь услугу (а то и несколько). Записная книжка Трудного с номерами телефонов обладала могуществом волшебной книги. Сегодня Ян Герман произнес пару мельчайших заклинаний.

— Ничего.