– Я думаю, да. И нам
– Ричард! – Карен пытается перебить его.
– Нет, Карен, дай договорить. У меня это копилось с тех пор, как Джаред появился перед нами в первый раз. Мне кажется, мы всегда хотели жить благородной, достойной жизнью, но – как-то по-своему. Помните, на что мы всегда жаловались:
Вата пригорает, потом начинает стекать с решетки на огонь. Обуглившуюся оболочку, как сброшенный черный кокон, уносит ветер.
– В этом ты прав, – произносит Лайнус, и все глаза обращаются к нему. Я его не перебиваю, потому что говорит он дельные вещи. – Мы продолжали жить той же жизнью, даже когда потеряли все. Черт, даже мир и тот умудрились упустить! Ну разве не идиотизм? Мы столько пережили, на наших глазах разворачивался такой кошмар – и что? Мы смотрим видео, жуем жратву из банок, глотаем «колеса» и швыряемся вещами.
Гамильтон перебивает его:
– Ну вот что, Хелен Келлер, давай переходи к делу. А если собираешься и дальше слезу вышибать, то я переставлю мебель и не скажу тебе как.
– Слушай, Гамильтон, – вмешивается Ричард, – но разве мы, если честно, хоть раз собрались вместе, чтобы пожелать друг другу обрести веру и мудрость после такой катастрофы? Нет ведь. Вместо этого мы устраиваем целую трагедию по поводу того, что кто-то из протёчников не успел в Тот день вернуть в прокат кассету с третьей частью «Крестного отца» и нам теперь не посмотреть этот фильм. Хватило ли нам смирения собраться и поговорить друг с другом по душам? В чем вообще хоть как-то проявлялась наша внутренняя жизнь?
– Конечно, проявлялась, – не соглашается Карен. – Лично у меня она самая настоящая. Как же без нее?
– Я и не говорю, что у нас ее нет. Другое дело, что она никак себя не проявляет. Добрые дела, самопожертвование, убежденность, принципиальность – вот что свидетельствует о существовании внутреннего мира человека. А мы? Вместо всего этого мы устраиваем гонки на выживание на стоянке у Итона, обшариваем магазины что получше, поджигаем супермаркеты.
– Слушай, ну ты уж нас так изобразил – ни одного доброго слова, – пытается отшутиться Венди, инстинктивно держа руки на животе – прикрывая первые клетки новой жизни.
– Нет, если по правде, Ричард, – вмешиваюсь я, – эти гонки получились просто классно. Честное слово. А еще мне очень понравилось, как вы расписали свои машины из баллончиков. Одни названия чего стоят! Твой, например, «Лохомобиль». Я как увидел это, так и понял, за кого болеть надо.
– Я тоже, но…
Словно не замечая, что Ричард еще не договорил, Меган обращается ко мне:
– Джаред, прекрати про машины. Скажи лучше, что дальше-то делать. Что мы можем изменить? Ты же обещал научить нас тому, что поможет нам измениться. Ну так давай, учи.
Все замолкают. Тишина.
– Ладно, ребята. Вы хотите, чтобы я сказал вам, что в мире есть место для нравственности. Так и есть. Другое дело – вы. Вы не беспокоитесь за свои души; лучшие части каждого из вас – они ждут не дождутся вырваться из ваших тел, отбросить их и воспарить. Скоро вам придется начать жить по-другому. Совсем не так, как раньше. Когда настанет этот момент, выбор обозначится предельно четко. Мир еще возможно вернуть назад.
Лавина вопросов:
– Но ты ведь так и не сказал, как нам?…
– Что мы должны?…
– А что потом?…
– Когда нам?…
– Да уймитесь вы наконец! Мы тут перепалку затеяли, и Венди спросила, что вам нужно было делать в течение этого года. Так вот, ответ прост до невозможности: вам и нужно-то было всего ничего – вот так же спорить до хрипоты. Причем – двадцать четыре часа в сутки. Вы должны были задать друг другу по миллиону вопросов на тему «Почему случилось то, что случилось». Если бы вы вели себя так, то уже вернулись бы в тот мир обратно, в такой, каким он был, вернулись бы, став мудрее, лучше. Но вы выбрали другой путь. Поджоги, мародерство, бесконечные коктейли, видео, гонки. Так что теперь переходим к плану «Б».
Жаровня шипит.
– Я вернусь, когда кончится гроза. Встретимся через семь дней на Кливлендской дамбе, на закате.
– Какая гроза? – спрашивает Гамильтон.
Грохочет гром, сверкает, поджигая небо, молния.
– Вот
33. Ваше сообщение получено