Лайнус стал инженером-электротехником, что никого не удивило. После окончания учебы он перебрался в центр – поближе к новой работе. Виделись мы редко. Его жизнь казалась скучной. Он слишком рано повзрослел.
Добродетельная Венди поступила в университет учиться на врача-реаниматолога. Жизнь студента-медика такова, что следующие десять лет виделись мы с Венди лишь когда она, измученная недосыпанием, всплывала глотнуть воздуха – красные глаза, мятая одежка и озабоченное лицо с сеточкой морщин у глаз. Пообедав с ней как-то раз, мы с Гамильтоном узнали об основных кошмарах медработника: тридцатишестичасовой рабочий день, склочные дежурные сестры и вредоносные бактерии, притаившиеся на каждом шагу.
– Я почти все время ощущаю себя пакетом со скисшим молоком, – сказала Венди. – Но мне нравится эта работа.
Гамильтон извлек из кармана пузырек с «Визином» и сказал Венди, чтобы та запрокинула голову. Закапав ей в глаза, он пояснил: не желаю, чтобы на меня смотрели таким забитым взглядом.
– Ну как – лучше стало? – спросил он.
– Да. Спасибо, Гэм.
– Оставь флакончик себе. Я его специально тебе купил. Прогуляться не хочешь – на залив, в Эмблсайд?
– Я бы с удовольствием, но у меня ночная смена. Через четверть часа уже нужно быть на работе.
Я же… мне пришлось пойти работать на Ванкуверскую фондовую биржу. Работа была доходная, но наводила на меня такую тоску – просто слов нет, чтобы толком описать.
Меган с самого начала знала, что я ее отец. С Карен дело обстояло по-другому. Однозначно верным или неверным не могло быть ни одно решение. Вариант – не говорить ей о Карен – дался нам нелегко. А как еще? Сказать ребенку, что Карен умерла? Это значит обмануть ее. Бесконечно повторять, что она надолго уехала? Чушь. Сказать, что Карен больна? «Но тут возникает другая проблема, – заметил мой отец. – Меган сразу же захочет проведать ее. А хотя мы все и любим Карен, нельзя не признать, что показывать ее ребенку не только страшновато, но и попросту жестоко».
В итоге мы пришли к выводу, что к семи годам Меган повзрослеет достаточно, чтобы познакомить ее с Карен. А до тех пор решено было ссылаться на болезнь Карен и обещать, что мы ее увидим, но нескоро. Меган все же задавала неизбежные вопросы: «Папа, а мама – она какая? Ну та, моя
«А мама что – умерла? А моя мама красивая? А мама любит лошадок? Если мама придет к нам в гости, она поможет мне убраться в комнате?»
В 1986 году Меган с огромной радостью пошла в первый класс. Каждое утро она стремительно вскакивала с кровати и вылетала из дома через кухонную дверь – небезуспешно избегая очередной порции нравоучений или ругани Лоис. Никакие внеклассные занятия не были для нее слишком утомительны, никакие уроки музыки – слишком длинны или скучны.
Меган действительно начала жизнь, как я и предполагал: моей копией в парике-«лентяйке». У нее были прямые, как струи дождя, красивые волосы. Но все же судьба сжалилась над нею. Когда сошел младенческий жирок, в Меган стали проявляться самые очаровательные черточки Карен. Внутренне мы все вздохнули с облегчением.
Иногда я забирал Меган из школы и отвозил домой.
– Дзинь-дзинь, привет, Лоис…
– Знаешь, Ричард, я ума не приложу, почему ей так нравится школа. У нее же здесь все есть – полно игрушек, и я готова все время развлекать ее и воспитывать – от зари до зари хватит. Не понимаю, что она так рвется к тебе. Нет, ты только не обижайся, но ведь у вас дома нет ничего для ребенка. Ни единой вещички. Я заходила к вам на той неделе и специально, пока пила кофе, присмотрелась: во всем доме я нашла единственный мячик – да и тот, как оказалось, предназначен Чарли (это наша собака – золотистый ретривер). Придется теперь быть построже, а вы постарайтесь придумать более содержательную программу занятий для ребенка. Меган, иди сюда, сейчас будем играть в карточки со словами. До свидания, Ричард. И, кстати, подстригись. Сейчас в моде более короткие волосы, а ты как-никак отец.
Дверь закрыта; за ней – приглушенные, раздраженные голоса: Меган стонет, когда перед ней выкладывают стопку карточек с картинками и французскими словами. Бедный ребенок!