Пока с безмолвной девой

«Тогда я спросила, откуда он знает, что это был донос. „Знаю“. Почему он думает, что это она написала? „А кто же?“ Потом добавил: „Она сюда приезжала — на разведку“. — „Мать? приезжала?“ — „Да“. — „Кто это сказал, её кто-нибудь видел?“ — „Не знаю, может, и видели“. — „Откуда же это известно?“ — „Ниоткуда. Можешь мне поверить. Она думает, что ты заняла её место, и ревнует. К своей же дочери ревнует бывшего мужа“».

«Между прочим, я в это поверила. Каким-то чутьём поверила, что так оно и есть, и даже не удивилась».

«„Ты что, — сказала я холодно, — рехнулся? Ты это всерьёз?“ Он ничего не ответил. Молча мы лежали в темноте, я на раскладушке, он на кровати, мне даже показалось, что он задремал. Вдруг он сказал: „Может, она права?“ И добавил — как будто даже не ко мне обращаясь, а к самому себе: „А что же мне ещё остаётся“».

«Я спросила: „Что ты хочешь этим сказать?“ — „То самое и хочу сказать. Подойди ко мне“. — „Можно говорить и оттуда“. — „Нет, ты подойди поближе“. Мой страх не проходил, наоборот, и я подумала, не уйти ли мне сейчас же. Мёртвый лес, луна. Я встала, собрала в охапку свою одежду. Он лежал на спине, глаза блестели в полутьме. „Ты куда?“ — спросил он тяжёлым, хриплым голосом. Я забормотала, что мне надо ехать, срочные дела, совсем забыла… „Ты мне дочь? — спросил он. — Дочь должна слушаться отца. Подойди ко мне, ничего с тобой не будет…“ Я подошла, с платьем, с чулками, со всем, что было у меня в руках. „Никуда ты не поедешь“. Я пролепетала: „Ты мне хотел что-то сказать?..“ — „Сядь“. Я села на край кровати. Дорогой доктор, пожалуйста, очень прошу. Мы никогда больше не увидимся. Сама не знаю, зачем я это пишу. Порвите моё письмо, когда прочтёте».

* * *

«Он взял мою руку, положил к себе, и я почувствовала, как всё это чудовищно налилось и отвердело. Как я уже говорила, никакого насилия на самом деле не было; я ведь не девочка. Если бы не его смерть, если бы в самом деле дознались, притянули его к суду, я бы первая встала на его защиту. Когда он схватил меня своими руками, словно клещами, — он был сильный, жилистый, твёрдый, как железо, — и потянул на себя, я не сопротивлялась, сама я ничего не делала, но и сопротивления не оказала; я как будто окоченела. Он тяжело дышал, я даже спросила: „Тебе плохо?“, он не ответил, и потом это снова повторилось, и я совершенно обессилела — от разговора перед тем, как идти к нему, от внезапной бури, от всего. Мы оба были измучены и уснули, как мёртвые».

«А наутро… что же было наутро? Странно сказать — ничего особенного. То есть просто ничего: сели завтракать, он бродил где-то с собакой, потом обедали, потом я стала собираться… Я приезжала к нему, как прежде, и жизнь шла совершенно так, как и раньше, с одной только разницей — мы стали мужем и женой. И всякий раз, когда я собиралась к нему, он ждал меня, как муж жену, и я ехала к нему, как жена к мужу. Раньше я даже представить себе не могла, что можно любить мужчину двойной любовью».

* * *