Пока смерть не разлучит...

К оружью, граждане!
Пора идти в поход!
Вперед, вперед!
Пусть вражья кровь
Нам под ноги течет!

…Несколько человек во фригийских колпаках приветливо улыбались и махали руками, показывая, что у них нет оружия. В ответ один из швейцарцев высыпал в окно горсть патронов: они не будут убивать мирных людей. Но смех превратился в издевательский хохот, а чтобы швейцарцам был понятен смысл шуток на неизвестном им языке, их сопровождали красноречивыми жестами. Вскоре обе стороны уже осыпали друг друга бранью.

Со стороны большой лестницы, ведущей в часовню, раздался новый взрыв хохота: два француза с пиками зацепили крючьями швейцарских часовых, повалили на землю и разоружили. Но тотчас раздались отрывистые команды на немецком, и оба насмешника упали наземь, сраженные меткими пулями, а швейцарцы построились на ступенях в боевой порядок и приготовились стрелять.

Ухнула пушка, затрещали мушкеты. Среди дворян, гренадер и швейцарцев, занявших места у окон, оказалось больше хороших стрелков: первый же залп уложил несколько десятков нападающих. Однако их ряды пополнили собой национальные гвардейцы, перешедшие на сторону федератов.

Патроны быстро закончились; толпа ринулась вперед, потрясая саблями и пиками. Швейцарцы отчаянно сопротивлялись, но их было слишком мало; несколько минут — и федераты уже поднимались по лестнице, переступая через трупы в красных мундирах. Подоспел Бахманн с приказом об отступлении; несколько швейцарцев подняли руки и попытались сдаться — их зарубили. Прорвавшиеся во дворец санкюлоты гонялись за всеми, кто был одет не так, как они, — в красных или синих мундирах, во фраках, ливреях; по паркету растекались лужи крови, вопли и женский визг сливались со звоном бьющегося стекла, треском ломаемого дерева и разрываемой ткани… Погоня продолжалась во дворе, в саду, у фонтана — только там ярость начала ослабевать; полторы сотни израненных швейцарцев взяли в плен и отвели в Ратушу — их перебили уже там, во внутреннем дворе, у подножия статуи Людовика XIV. С трупов срывали одежду, волочили их за ноги и забрасывали на телеги. Рыночные торговки глумились над изуродованными телами, лупя их по щекам и по задам, отсекая укромные части…

Ах, всё путем, всё путем, всё путем!
Вздернем на фонарь аристократов!
Ах, всё путем, всё путем, всё путем!
На дворян управу мы найдем!

Невысокий худощавый юноша в мундире артиллерийского капитана медленно шел по саду Тюильри, где уже стихли выстрелы и звон металла. Повсюду валялись мертвые тела; грудастые женщины в полосатых юбках и подоткнутых передниках разгуливали среди них с саблями наголо, порой наклоняясь, чтобы посмотреть поближе, или шевеля убитого носком деревянного башмака. Капитан почувствовал, что его сейчас стошнит; он прислонился спиной к опоре парковой лестницы, увенчанной мраморной вазой с фруктами, снял двууголку и закрыл глаза.

В начале этого года лейтенант Буонапарте получил отказ на свою просьбу о службе в русской армии: императрица Екатерина опасалась республиканцев, да и его претензии на чин майора показались ей чрезмерными. Он вернулся на Корсику, где его избрали премьер-майором, но власти спровадили его во Францию с посланием к королю. Людовик XVI не внушал ему ничего, кроме презрения: двадцатого июня молодой корсиканец стал свидетелем унижения короля перед толпой. Пардон, перед французским народом. Вот он, этот французский народ, — убивает безоружных. А ведь на фронте дела идут совсем худо, австрийцы наступают. В 4-м артиллерийском полку из восьмидесяти офицеров осталось всего четырнадцать, потому-то король и подписал патент, сделав Наполеона Буонапарте капитаном. Завтра он выедет к своему полку и будет сражаться за Францию, но он никогда не забудет того, что видел сегодня. Человеколюбие? Великодушие? Только к поверженному врагу, умоляющему о пощаде. И то в разумных пределах. Нельзя, чтобы тебя сочли слабым. Уважают только силу и твердость. Oderint dum metuant[14].

…Двери чуть не сорвали с петель. Толпа ворвалась в Национальное собрание, неся впереди три знамени: Отечество, Свобода, Равенство. Прошло немало времени, прежде чем удалось установить хотя бы подобие порядка и тишины, в которой не пришлось бы кричать, срывая голос, чтобы тебя услышали. С большим трудом Верньо наконец добился от пришедших, кто они такие и чего хотят: новая Коммуна требует низложения короля и передачи власти национальному Конвенту. Несколько часов ушли на прения, после чего Национальное собрание единогласно приняло два постановления: французский народ сформирует национальный Конвент, а глава исполнительной власти будет временно отстранен от своей должности.