Пока смерть не заберет меня

Однажды мне уже довелось просидеть под арестом около недели: было это давно, десять или даже одиннадцать лет назад, в загородном особняке Лючио, где он держал меня, как приманку для Кристиана. Судьба у меня, что ли, такая — попадать в зависимость то от одного, то от другого носферату. Кажется, именно таких, как я, называют "профессиональная жертва". Противнее всего было то, что даже самое отчаянное сопротивление мое ничего не давало: Алан сегодня был явно в ударе и легко сметал любые выставленные мною барьеры. Видимо, он на самом деле здорово на меня разозлился, и злость придавала ему сил.

Он оставил меня в небольшой, сумрачной комнате с одним-единственным пыльным окошком на уровне глаз; на улицу оно выходило аккурат вровень с тротуаром. Надо сказать, тротуар этот был весьма немноголюдным: за все то время, которое я провел возле окна, то есть за целые часы, десятки часов, поскольку заняться все равно было больше нечем, — так вот, мне довелось увидеть всего пару десятков ног, пробегающих по этому тротуару. Вернее, они не пробегали, но тащились и шаркали. И что это были за ноги! Во что они были обуты! Вероятно, эти шедевры башмачного искусства были ровесниками Алану, а то и старше. Не знаю, куда направлялись обладатели этих монстров от сапожного дела, может быть, даже в ту скромную обитель, узником которой я поневоле оказался.

Помимо окна, в моей комнатке не было ничего интересного: узкая кровать эпохи древнего Египта, с железной продавленной сеткой под плоским матрасом — в жизни таких не видел, — и дверь, ведущая в крошечный совместный санузел. Хорошо, что хотя бы удобства оказались "в номере". Правда, вода была только холодная, и шла слабым напором, но с этим кое-как можно было смириться. Вот только бриться в холодной воде было некомфортно… то есть, было бы некомфортно, поскольку о бритвенных принадлежностях никто не позаботился. Ну и ладно, все равно борода у меня, скажем так, растет не слишком охотно и не очень-то густо.

Чего добивался Алан, заперев меня в этой одиночной камере? Хотел бы я знать. Если он надеялся таким образом добиться от меня, наконец-то, покорности и смирения, то крупно просчитался. Напротив, во мне только прибавилось решимости портить ему жизнь своим упрямством, сколько хватит сил. Пусть даже он прибьет меня, наконец.

Одиночка эта, правда, в одном отношении оказалась ничуть не хуже гроба с крестом на крышке: выйти я не мог, и не мог утолить свою жажду, которая уже на третий день заточения начала меня мучить — ведь я не пробовал крови с того для, как уехал к Кристиану. На четвертый день я задумался, как Кристиан терпел этот кошмар сто лет? На пятый я готов был лезть на стену. На седьмой не мог думать ни о чем, кроме свежей крови. Наверное, это было похоже на ломку наркомана… а может, и нет, трудно сравнивать — как я уже говорил, наркотики не вызывали у меня и мне подобных привыкания, кроме психологического. Алан очень точно рассчитал время, через день или два, думаю, произошел бы окончательный перелом: или я привык бы и научился бы терпеть жажду, или слетел бы с катушек и принялся бы грызть себе вены. Через неделю же он вынул меня из одиночки ослабевшего — только от жажды, кормили меня регулярно и вполне сносно, просовывая поднос с тарелками через устроенное в двери, у пола, отверстие, обычно надежно запертое снаружи, и таким же образом забирали посуду или же нетронутую еду, поскольку аппетит у меня чем дальше, тем становился хуже; человека, заботившего обо мне таким образом, я так и не увидел, — так вот, я был ослабевший и слегка ошалелый, как это бывает с людьми, долго просидевшими в темноте и вдруг вышедшими на свет, но вполне адекватный. Я не стал его благодарить, но без слов бросился на него с намерением не вполне ясным… кажется, я хотел вцепиться ему в горло. Алан с легкостью пресек этот порыв, перехватил меня подмышку и отвез ко мне на квартиру, где и оставил приходить в чувства.

Стоило ему только уйти, как появилась Аврора, которая как будто специально ждала за углом подходящего момента. Она опустилась на пол рядом с креслом, куда, как куклу, усадил меня Алан, и погладила меня по колену, снизу вверх заглядывая в лицо.

— Ты как? В порядке?

— А ты как думаешь? — с трудом двигая пересохшими губами, отозвался я и невольно потянул носом воздух: от Авроры пахло свежей кровью.

— Эй, эй, — она отодвинулась, верно истолковав изменившееся выражение моего лица. — Не надо на меня нацеливаться.

— Всего лишь один глоток, Аврора. Кажется, ты говорила, что любишь меня? И после этого откажешь в такой малости?

Аврора надула губки.

— Нечестно шантажировать таким подлым образом влюбленную женщину, нет?

— Нет, — отозвался я, сползая с кресла на пол, и поймал ее за руку. — Тебе жалко для меня глотка крови? Хочешь, чтобы я погиб от истощения?

— Сколько времени ты не пробовал кровь?

Я честно попытался сосчитать, но сосредоточиться никак не получалось.

— Дней десять… или больше, не знаю.

— Плохо, — очень серьезно сказала Аврора, но попыток отнять руку не оставила.

— Конечно, плохо.

— Может, привести тебе кого-нибудь?