Пока смертные спят

Бомбардировщик, выполняя в воздухе головокружительные маневры типа «бочка» и «мертвая петля», с ревом обогнул котел отопления.

– Вас понял. Так точно. Уиииииу! Тра-та-та-та-та! Цель сбита!

Эрл обесточил макет и безучастно ждал, когда мать появится из-за котла. Она выскочила с жутким ревом и прежде, чем Эрл успел спохватиться, влезла прямо на макет с проворством, неожиданным для ее почтенного возраста. Одной ногой она наступила в каньон, другой – на сделанное из зеркала озеро. Фанера заскрипела под ее весом.

– Мама! Слезай!

– Бомбы пошли! – выкрикнула мать и с пронзительным свистом разнесла в щепки эстакаду. – БУБУМ!

Бомбардировщик заходил на новый круг.

– Вррвррврруиии! Пилот бомбардиров: готовьте атомную бомбу!

– Нет-нет-нет! – взмолился Эрл. – Мам, не надо, пожалуйста! Я сдаюсь!

– Только не атомную бомбу! – выдохнул Гарри в ужасе.

– Атомная бомба готова, – с мрачной решимостью сообщила мать и направила бомбардировщик на главное депо. – Уииииииу! Пошла!

И она с размаху села на конструкцию.

– БАБАХ!

А потом она преспокойно слезла и удалилась, пока Эрл приходил в себя.

Когда, усталый и опустошенный, он наконец вылез из подвала, то обнаружил в доме одну Эллу. Жена с оторопелым видом сидела на диване, вытянув ноги перед собой и глядя в стену.

– Где мама? – спросил Эрл.

В его голосе не было гнева, только шок.

– В кино пошла, – ответила Элла, не поворачиваясь. – Велела таксисту ее ожидать.

– Блицкриг. – Эрл помотал головой. – Уж если она разозлилась, спасайся кто может.

– Она уже не злится, – сказала Элла. – Она выпорхнула из подвала, напевая, как птичка.

Эрл пробурчал что-то, переминаясь с ноги на ногу.

– М-м? – Элла вопросительно посмотрела на него.

Эрл покраснел и расправил плечи.

– Я говорю, наверное, я сам напросился. – И он снова пробормотал что-то нечленораздельное.

– М-м?

Эрл откашлялся.

– Я говорю, извини, что тебя сегодня подставил. Иногда я все-таки туго соображаю. Мы еще можем успеть в кино. Хочешь со мной пойти?

– Дроссель, это ж просто блеск! – выпалил Гарри Зеллербах, влетая в комнату. – Одуреть можно!

– Что там?

– Смотрится правда как после бомбежки! Серьезно! Если сфотографировать и показать, всякий скажет: «Да это настоящее поле боя». Я сейчас сбегаю в магазин, возьму пулеметы из наборов для авиамоделей, приделаем их к паре твоих поездов! И в защитный цвет перекрасим! И у меня для тебя найдется полдюжины «першингов» в нужном масштабе!

Глаза Эрла на секунду загорелись восторгом, как иногда вспыхивает на короткий миг фитилек только что выключенной лампы накаливания.

– Нет, Гарри, давай-ка выбросим белый флаг и закончим на сегодня. Знаешь ведь, что генерал Шерман говорил о войне. Я лучше постараюсь заключить почетный мир.

Девичье бюро [6]

Моя родная, моя ненаглядная жена, урожденная Эми Лу Литтл, досталась мне из девичьего бюро – благоуханного цветника, где девушки, мечта одинокого мужчины, склоняют хорошенькие головки над пишмашинками.

Эми Лу Литтл была симпатичная, уверенная в себе выпускница бирмингемского секретарского училища. В характеристике моей будущей жене написали, что она печатает быстро и аккуратно, и агент по найму завода металлоизделий «Монтесума» предложил ей очень хорошее жалованье с условием, что она переедет в Питсбург.

В Питсбурге мою будущую жену отправили в девичье бюро завода металлоизделий «Монтесума», где ей выдали наушники, диктофон и электрическую пишущую машинку. Посадили ее рядом с мисс Нэнси Хостеттер, начальницей секции С девичьего бюро, которая проработала здесь двадцать два года – на год больше, чем Эми жила на свете. Мисс Хостеттер, тетка рослая, крепкая, как лось, и очень правильная, печатала фантастически быстро и аккуратно. Она велела Эми относиться к ней как к старшей сестре.

Я тоже работал на заводе металлоизделий «Монтесума», одинокий и неустроенный улещиватель невидимых клиентов. Они писали на завод, а мы, двадцать пять сотрудников отдела, отвечали им компетентно и благожелательно. Я не видел клиентов, клиенты не видели меня, и никто не предлагал нам обменяться фотокарточками.

Целый день я говорил в диктофон, а курьеры относили пленки в девичье бюро, где я ни разу не бывал.

В бюро работали шестьдесят девушек, по десять в секции. Стенды в кабинетах утверждали, что девушки – в полном распоряжении всякого, кто имеет доступ к диктофону, и почти каждый нашел бы в бюро подругу себе по вкусу. Там были молоденькие и незамужние, как моя будущая жена, были искушенные красавицы с фигурой киноактрис, дородные матроны и несгибаемые старые девы вроде мисс Хостеттер.

По стенам девичьего бюро, выкрашенным в приятный зеленый цвет, висели картины из сельского быта, в воздухе плыла рапсодия девичьих духов и музыки с пластинок Андре Костеланеца и Мантовани. С утра до вечера в ушах у девушек звучали записанные на диктофон голоса мужчин – сотрудников «Монтесумы».[7]

Однако мужчины присылали только свои голоса, без лиц, и всегда говорили исключительно о деле. К девушкам они обращались «оператор».

«Молибден, оператор, – произнес голос в наушниках Эми. – Пишется м-о-л-и-б-д-е-н».