Пока ты пытался стать богом… Мучительный путь нарцисса

«…Мама, чего ты ожидала от меня больше всего? Что тебе нужно было от меня? Зачем ты когда-то решила оторваться от своего карьерного шествия ради моего рождения? Для чего ты меня родила? Ради наследования своего состояния? Да его с радостью унаследовал бы любой. Ты хотела вырастить из меня Македонского? Рокфеллера? Чингисхана российского бизнеса? Кто из них в моем облике тебя бы действительно порадовал? Кого из них ты бы полюбила? Кому улыбнулась бы? Что я должен был сделать, чтобы заслужить твое восхищение, твое внимающее слушание за чашкой чая, заботливо приготовленной для меня со словами: «Ты замерз, сынок, сядь, отогрейся и расскажи, как твои дела».

Я многого прошу? Я ненавижу тебя всю жизнь! Еще дольше я тебя боюсь. Мне невыносимо признаваться в том, что я люблю тебя и не могу перестать любить. Если бы я мог жить на другой планете, в сотнях световых лет от тебя, я бы жил и был бы счастлив, потому что уже ничего не ждал от тебя. А так я все жду, жду, жду. Все время жду, как ребенок из какой-нибудь очень грустной сказки. Вот придет добрый и мудрый волшебник, он расколдует мою заколдованную маму, и появишься ты – настоящая, теплая, живая, любящая меня ни за что, просто так…»

Елизавета поначалу относилась к королевским визитам бабушки с откровенным протестом. Не считала нужным участвовать в общем разговоре, весьма сдержанно отвечала на холодно-участливые вопросы Снежной, в случае натужно-веселых попыток отца вовлечь ее в беседу величаво покидала помещение, не оставляя матери шанса на успешное завершение гостеприимского спектакля. Она не могла простить этой, по ощущениям, совершенно чужой женщине неприкрытого унижения Валюшки – ее добрейшей на Земле матери, нелюбовь к ее горячо любимому отцу и презрение к каждому, кто попадает под холодный голубой королевский взор.

Королеву нисколько не смущала дерзость молодой императрицы. Похоже, ее даже восхищала способность хоть кого-то в этой странной семье играть с ней на равных. Не прошло нескольких месяцев, как она виртуозно подкупила Елизавету поездкой в Париж на модную и прошумевшую тогда повсюду выставку импрессионистов в д’Орсе. От этого почти невозможно было отказаться рисующей девушке, ни разу не бывавшей за границей. Париж! Импрессионисты! Разве тут устоишь?!

Елизавета вернулась из поездки совершенно ошеломленной.

– Как Париж, дочка, расскажи? – вопрошал не без зависти отец, за плечами которого были только комсомольская поездка в дружественную Болгарию и Египет – мекку для начинающего загрантуриста.

– Париж – это центр мироздания, пап. Это поэма, живописный шедевр, героический роман в пяти частях, трагическая опера, любимое кино и прекрасный сон, который снится только раз в жизни. Рассказать невозможно, нужно побывать там и увидеть все своими глазами.

– А как ты там с бабушкой?

– Знаешь, не такая уж она и злюка. Я думала, у нее вообще нет ничего живого в душе. Но когда я увидела, как она смотрела на картины Моне и Ренуара, я вдруг поняла, что больше всего на свете она, быть может, хотела бы стать девушкой с их полотен: такой же женственной, мягкой, романтичной и нежной. Я-то была убеждена, что ей, может быть, интересен максимум Сера – любитель оптических эффектов, а она понимает в живописи, пап, это так странно… И еще она почему-то не любит Ван Гога.

– Боится заразиться от него сумасшествием или видит в нем собрата по несчастью, – забухтел Ромка, не зная, как реагировать на неожиданное признание дочери в теплых чувствах к его замороженной матери.

– Мне кажется, пап, что она очень одинока. И, как ни странно, с ней довольно интересно. Мы много общались, и она говорит вовсе даже не только о ценных бумагах и экономических тенденциях, хотя и об этом с ней очень интересно поговорить. Когда я поступлю в университет, мы поедем на Лазурное побережье, ей очень нравится Ницца.