Пока ты веришь

Ей было искренне жаль мужа. Словно дерево, вырванное с корнями из земли, где оно росло долгие годы, Дасар так и не смог привыкнуть к новому месту, хотя они уже восемь лет жили в Тхорасе. Самой Атаане скорее нравился этот большой и шумный город. По крайней мере, таковым он ей казался по сравнению с единственным поселением, что она видела за свою жизнь, – с их уютной, спрятанной в девственной зелени деревней, которой, вероятно, уже и не существовало. А здесь они были в безопасности в своем небольшом домике в Ремесленных кварталах.

Дом состоял из двух комнат, просторной кухни и пристройки, где располагалась собственная мастерская Дасара со всем необходимым. Как и в большинстве домов в этой части города, здесь не было сада – входная дверь открывалась прямо на улицу. Но зато позади дома находился небольшой дворик, где Атаане удалось возделать клочок земли и приспособить его под грядки.

У Дасара не было недостатка в работе, но он начинал ненавидеть свое ремесло. Табуретки, рукояти для кухонных ножей, корыта для стирки и прочее – конечно, он умел все это делать, но раньше считал лишь пустой тратой таланта. Теперь же это стало его заработком. Но в душе он по-прежнему оставался зодчим, художником, а не рядовым столяром. Руки тосковали по настоящей работе. Дасар чувствовал себя птицей, попавшейся в сети птицелова. Чем больше птица бьется, тем крепче крылья запутываются в хитроумном переплетении веревок. Раздражал, кроме того, собственный сын и те вещи, которые день за днем внушал тому Афис. Атаана ничего не имела против поклонения Тхор, но тщательно скрывала это, зная характер мужа и его нетерпимость к чужой вере.

В итоге Дасар понимал, что начинает сдаваться. На смену бессильной и почти беспричинной ярости все чаще приходило состояние полной апатии, и тогда он тихо и безропотно выполнял любую работу, которая от него требовалась. Затем отупение и покорность сменялись застилающим глаза гневом и ненавистью ко всем вокруг, и в такие моменты он часто поднимал руку на жену, чего прежде с ним никогда не случалось.

– Токен у старика, я тебя спрашиваю? – грубо повторил Дасар.

– Да, – Атаана, стараясь не смотреть мужу в глаза, поставила перед ним глубокую тарелку с дымящейся похлебкой. – Довольно, Дасар. Сколько ты будешь еще осуждать его за это? Он ведь ребенок, он поверит всему, что ему скажут. Вырастет – разберется, где ложь, а где истина.

– Как же, – ответил Дасар, дуя на ложку. – Эти прохвосты отлично знают, что и как говорить. Так забьют ему голову, что глядишь и нас с тобой не пощадит во славу Тхор.

– Ну что ты такое говоришь? – отмахнулась Атаана. – Зато подумай: если он будет исполнять все, как нужно, то, может, станет одним из тех самых важных жрецов, которые тут все решают. Будет жить в богатом доме в Верхнем городе и есть из серебряной посуды.

Кулак Дасара с такой силой опустился на столешницу, что часть похлебки выплеснулась из миски. Атаана вздрогнула и замерла с ничего не выражающим лицом, готовая к тому, что следующий удар достанется уже ей.

– Чем тебе твои глиняные тарелки не нравятся, женщина? Я честным трудом зарабатываю свой хлеб. Мои руки не осквернены кровью, а язык – ложью. А его ждет и то и другое. И неужели ты настолько глупа, чтобы думать, будто сына простого ремесленника могут принять в Совет?

Атаана молчала, боясь вздохнуть. Лучше бы она просто слушала мужа, не пытаясь его переубедить. Она осторожно повернулась, чтобы взять с буфета тряпку и вытереть испачканный стол, все еще ожидая удара. Но Дасар встал из-за стола и обнял ее сзади за плечи.

– Испугал? Ну, ничего, – перемены в его настроении ужасали. – Я уже почти смирился, что этот шарлатан отнял у нас нашего сына, Атаана. А я так мечтал научить его всему, что умею сам. Ты должна родить мне еще одного, слышишь?

Его шершавая мозолистая рука скользнула в скромный вырез платья, и сердце Атааны болезненно сжалось в ожидании его грубых ласк, которые всегда были ей в тягость.

***

– Дядя, если ты узнаешь, что кто-нибудь вместо Тхор почитает других богов, – нерешительно начал Токен, не отрываясь от письма, – что с этим человеком будет? Какое-нибудь наказание? Или вообще…

– Зависит от того, насколько вредна такая вера, – ответил Афис, понимающе улыбаясь. – Если человек полезен обществу и не представляет угрозы, если он делает это тайком и никого в свою веру обратить не пытается, я закрою на это глаза.

Токен покраснел и принялся еще усерднее выводить символы, но так надавил на палочку для письма, что та с треском сломалась пополам, разбрызгивая краску по уже выведенным аккуратным строчкам.

– Спасибо, что не стал скрывать это, – сказал Афис и положил руку на плечо мальчика. – Я очень ценю твое доверие.

– Догадался? – осторожно спросил Токен, скручивая испорченный пергамент в свиток и беря новый.

– Угу, – Афис кивнул и отложил книгу, из которой диктовал своему ученику текст.