Пока живешь, душа, люби!..

И он был прав. Человек должен распрямляться и становиться свободным изнутри. И уже в тюрьме Миша был духовно гораздо свободнее, чем я, идеологизированно воспитанная.

Понять, что творится в мире, со скованными руками можно. Только вот некому. Народ-то там… темноватый, не пробужденный. А с другой стороны — лучше и не будить, зверя дикого узришь. А потому

И хлопала
Большая
Малой зоне,
Чтоб мелодичней лился
Звон оков.

~~~

Многие стихи (начиная с конца семидесятых годов) раздражают, по меркам того времени кажутся почти оскорбительными. (Сопин вообще в течение всей последующей поэтической биографии будет раздражать, хотя по жизни — полная противоположность).

Не убежать, не защититься мне
От вечного заката на окне,
От алчности персон и персонажей,
От дотов, камер,
Моргов и светлиц,
От модных тканей,
Вытканных из сажи,
От маринада чувств,
От грима лиц,
От модных морд
И от безликих мод,
Отравленных лесов, полей и вод,
От униформ,
От вечных норм на корм,
От нюхающих газ слезоточивый,
От братьев пьющих,
От неизлечимо
И беспробудно трезвых
Дураков.

Эти стихи, конечно, никто и не думает печатать, а «на кухне» говорят:

— Миша, ну откуда ты все берешь? Смотри на жизнь светлее!

Комментаторам и в голову не приходит, что здесь налицо последующая история страны в свернутом виде. Обратимся к сегодняшнему дню. «Алчность персон и персонажей?» — кто же с этим нынче спорит! Доты, камеры и морги… к сожалению, их больше чем достаточно.

«Нюхающие газ слезоточивый» — нет, уже не газ — похлеще. Вот насчет норм на корм и тканей из сажи — пожалуй, в начале девяностых пошли изменения в лучшую сторону, заграница помогла.

Просто удивительно, как поэт постоянно опережает время. Помню, я возмутились строчками «Враги давно друзьями стали и нам на нищенство дают…»: «Друзьями, может, и стали, но что дают на нищенство — это уж слишком». А пару лет спустя Россия стала получать гуманитарную помощь от Германии.

В конце восьмидесятых годов группа вологодских писателей выступала в Череповце. Преподавательница профтехучилища чуть не за грудки схватила Михаила после прочитанные перед ребятами строк:

Вы куда разбрелись,
Исторически нищие мальчики,
На безлюбии людном
Свои растеряв голоса?!

Опасаясь за неправильное воспитание подопечных, она искренне выкрикнула:

— Мы не исторически нищие!

Прошли годы… Увлеченные бизнесом, сексом и еще Бог знает чем, молодые люди все меньше интересуются прошлым страны, попирают святыни, а некоторые регионы бывшего Советского Союза и вовсе откололись, вытесняя русскоязычное население.

Публика набрасывалась на поэта за «чернуху». Но можно ли винить автора за то, что прозреваемая им ситуация оказалась столь тяжелой?

Увлечение социальной тематикой слишком привязывало стихи к быстротекущему моменту, и я говорила:

— Их ждет печальная судьба. Время бежит так быстро, что строки, которые звучат сегодня как прозрение, завтра появятся в передовицах газет. То, что тобой выстрадано, другие преподнесут в порядке конъюнктуры. А ты так и останешься для историков литературы… если кому-то будет не лень потрошить архивы.

— Ну что ж, — отвечал поэт. — «Для нас — по-человечьи умирать, коль жить по-человечьи невозможно».

«Меня пугали: „Путь прямой тяжел“…»

Меня пугали:
«Путь прямой тяжел».
Шагал. Решили испытать на робость:
Прикрыли
Многолетним снегом
Пропасть.
Я знал — там пропасть.
Потому и шел.
В паденье слышал —
Ликовала рать!
Ну что ж,
Для них победа —
Сабли в ножны.
Для нас —
По-человечьи умирать,
Коль жить по-человечьи
Невозможно.

«Иду среди скопищ и сборищ…»

Иду среди скопищ и сборищ,
Глупцов и пророков.
Иду издалека,
Бог знает, в какое далеко.
И темную ношу несу я,
И светлую ношу.
И друга в печали,
И недруга в скорби не брошу.
Под таинством неба иду я,
По таинству поля.
Людская неволя во мне
И господняя воля.

«Без обувки, по насту похрустывая…»