Покаяние «Иуды»

— Молодцом. Спасибо, что уважил старика. А то, что вы критически относитесь к спиртному — это похвально, — промолвил он, внимательно вглядываясь в глаза Эди, который уже почувствовал легкое головокружение… — Эди, вам что плохо? А-а?..

В этот момент Эди почувствовал, что надо начинать играть. Он несколько раз шумно вдохнул, будто ему не хватает воздуха, глубоко просел в кресле, сделав пару неловких движений руками, лежащими на краю столика, отчего они безвольно сползли вниз, а голова запрокинулась назад на спинку кресла.

— Ближайшие сорок минут он ваш, — донесся до слуха Эди голос Марка.

— Вы, часом, не переусердствовали? — спросил Моисеенко.

— Только чуть-чуть. На такого бугая можно бы и больше, — ответил тот.

— Не дай бог, если переборщил. В таком случае не сносить тебе головы. Джон сам ее с удовольствием открутит, — угрожающе промолвил Моисеенко, продолжая рассматривать Эди. — Ты понимаешь, этот парень нам нужен с адекватными мозгами. Ты даже не представляешь, какую услугу он нам оказал.

— Слышал, — осторожно промямлил Марк. Потом, бросив на Эди внимательный взгляд, уже уверенно добавил: — Ничего с ним не случится, все будет нормально. Вы же видите, он держится бодрячком.

— Кстати, ты отсканировал его?

— Да, сразу, он чист.

— Я и не сомневался. Дай вопросник. Надо начинать. Ты только голову ему выправи, а то как-то подбородок запрокинулся кверху. Может, ему трудно дышать?

— Все нормально, это он расслабился, начинайте, — сказал Марк, передавая шефу лист бумаги.

— Дорогой Эди, вы слышите меня? — вкрадчиво произнес Моисеенко.

— Да, но как-то приглушенно.

— Давайте поговорим. Вы согласны?

— Конечно, иначе чего бы я сюда приперся, — ответил Эди, наблюдая из-под приопущенных век за действиями своих истязателей.

— Скажите, как вы себя чувствуете?

— Прекрасно, я будто в полете.

— Это хорошо. Тогда ответьте на мои вопросы, но только искренно. Вы готовы?

— Пожалуйста, — с безразличием в голосе ответил Эди.

Моисеенко посмотрел на Марка и начал:

— Саша рассказывал вам о том, что сотрудничает с иностранной разведкой и о заданиях, которые он выполнял?

— Не-ет, — удивленно и растянуто ответил Эди.

— Вы не заметили ничего странного в его поведении?

— Не-ет, не заметил.

— Он рассказывал вам о своих знакомых по Минску?

— Да-а.

— О ком?

— О ком? — переспросил Эди и, не дожидаясь уточнения, пояснил: — о Шушкееве и-и… Глущенкове.

— Что именно?

— О Шушкееве или Глушенкове?

— Об обоих. Можете начать с любого из них.

— Хорошо. Говорил, что случайно ранил ножом Шушкеева, о чем сильно сожалеет, а о Глущенкове только то, что у него можно будет деньги взять.

— Негусто, однако, — заметил Моисеенко и ту же продолжил: — Скажите, а Саша имел какие-нибудь послабления от администрации изолятора?

— От этих извергов добьешься послаблений. Они там вообще зверствуют.

— Почему вы за него заступились, когда блатные хотели его изнасиловать?

— У меня с блатными были свои счеты, ведь они и на меня нападали. Вот когда мы с Александром объединились, нам стало проще. Мы даже спали по очереди, чтобы эти гады не смогли застать врасплох.

— В чем его обвиняют?

— Понятное дело — в попытке убить Шушкеева. Правда, говорил еще что-то о валюте.

— Так, так, — оживился Моисеенко. — Что именно он говорил?

— О том, что следователь задавал вопросы, мол, что он знает о торговле Шушкеевым валютой. Я тогда на это не обратил внимания, не знал, что пригодится.

— А к нему нет претензий по валюте?

— Нет, это Шушкеева за валюту могут посадить.

— А Сашу за что?

— Я же сказал, за удар ножом, — резко бросил Эди, после чего Моисеенко глянул на Марка, который успокаивающе кивнул, мол, такая реакция возможна.

— Вы знаете, кто допрашивает Сашу?

— Следователь, — ухмыльнулся Эди.

— Понятно, что следователь, но от какого он ведомства?

— Ментовский.

— Это Саша говорил?

— Конечно, кто же еще. Он еще жаловался, что мент требует от него сделать заяву на Шушкеева, обещая за это снисхождение по его делу.

— Он не рассказывал, о чем конкретно?

— Нет, да мне это и неинтересно было. Помню, тогда я ему сказал, что следователь может наобещать и не выполнить обещание.

— Сашу часто вызывали на допрос?

— Не чаще других.

— Долго ли допрашивали?

— Так же, как и других, по два-три часа.

— Его не избивали на допросах?

— Этого не было. Что-что, но рукоприкладства со стороны следаков не было.

— Как он себя вел после допросов, не было ли у него некоторой неадекватности в поступках и словах?

— Каждый раз возвращался озлобленным, а насчет адекватности или неадекватности ничего не могу сказать. Каких-либо сдвигов по фазе я не замечал, — хихикнул Эди.

— Хорошо, скажите тогда, в чем проявлялась его озлобленность?

— Матом ругался в адрес своего следователя и надзирателей, которые обзывали его мокрушником, оскорбляли всякими грязными словами, — раздраженно заметил Эди.

— Извините, а что значит «мокрушник»? — спросил Моисеенко, бросив недовольный взгляд на улыбающегося Марка.

— Убийца. Этого только дошколята не знают, — в прежнем тоне заметил Эди.

После чего по рекомендации Марка Моисеенко поменял тему и спросил: