Покаяние «Иуды»

— Со слов адвоката, это закончится в ближайшие дни. Ему следователь по секрету сказал, что против меня у них ничего нет, — в оптимистичном тоне сообщил Эди и поднялся с койки, а затем сел в ее середине в позе лотоса.

— Это здорово, поздравляю вас, — вмиг отяжелевшим голосом сказал «Иуда».

— Лучше постучите по дереву, чтобы не сглазить, — весело произнес Эди, сделав вид, что не заметил происшедшее в собеседнике изменение.

Иуда, улыбнувшись, дотянулся до тумбочки и, три раза стукнув кулачком по ее дверце, спросил:

— А Юры не было?

— Он будет завтра.

— Да, вы же говорили.

— А как у вас, скоро ли завершится следствие?

— Откровенно говоря, Эди, у меня все хуже и хуже, — процедил сквозь зубы «Иуда», нервно подернув плечами, будто пытаясь сбросить с них навалившуюся тяжесть. — Они, я уже говорил об этом, с самого начала играли со мной… Ничего не скажешь, толково сработали, а я оказался самым настоящим лопухом. Так мне и надо, доверился фраерам, которые дальше носа ничего не видят и делать ничего не умеют. И, естественно, вляпался по самые уши.

— Вы, Александр, обо всем и ни о чем. Надо понимать, что тот тип в больнице вас заложил? — отреагировал Эди на монолог шпиона.

— Не знаю, он ли или еще кто-нибудь, но факт налицо, иначе… — начал было развивать мысль «Иуда», но неожиданно прервался и спросил: — Вы сказали, что адвокат должен сегодня появиться?

— По крайней мере, обещал, если сможет встретиться с вашим знакомым.

— Это было бы здорово, но только не пойму, как он сможет вас вытянуть отсюда на вечер глядя.

— Я тоже сомневаюсь, но то, что он для меня уже сделал, заставляет верить. Тем более его нашел и рекомендовал Юра, а он местную публику хорошо знает. Так что остается надеяться и ждать.

— Хорошо, будем ждать, — согласился «Иуда», внимательно посмотрев Эди в глаза. А после, сделав некоторую паузу, произнес: — Эди, у меня сложилось впечатление, что вы стараетесь жить, как это в свое время советовал один всемирно известный человек.

— Вы меня заинтриговали, скажите, что советовал этот человек и как я стараюсь жить по нему, — усмехнулся Эди.

— Он учил, что надо уметь встать на позицию другого человека и понять, что нужно ему, а не вам, и с тем, кто сумеет так поступить, будет весь мир. По-моему, вы стараетесь так жить, и потому я уверен: у вас многое в этой жизни получится, чего не скажешь обо мне, — с грустью в голосе выдавил из себя «Иуда», отчего-то в последний момент, закрыв глаза, на ресницах которых засверкали слезинки.

Эди знал цену этим слезам — это были слезы загнанного в угол шпиона, знающего, что у него нет никакой перспективы на будущее. И, чтобы поддержать начатую тему сказал:

— Мне больше импонирует его наблюдение о том, что все мы мечтаем о каком-то волшебном саде роз, который находится за горизонтом, вместо того чтобы наслаждаться розами, которые цветут прямо за нашими окнами, — улыбнулся Эди, процитировав Дейла Карнеги, которого в свое время читал с упоением. Ему тогда наряду с другими запомнилось именно это его изречение, поскольку о чем-то подобном в постижении красоты мира и его восприятии высказывался и Мабуни, но в свойственной японцам утонченной манере.

Иуда слушал Эди, кивая в знак согласия, а потом поднял на него глаза, стряхнув с ресниц слезинки, и произнес, ухмыльнувшись:

— Карнеги попал в десятку, когда сказал, что людьми правят гордость и эгоизм, а движут тщеславие и предрассудки. Я, читавший его книги в американском варианте, не сделал в свое время нужных выводов и потому нахожусь сейчас на краю пропасти, точнее, лечу в нее, на острые камни. И главное, ничего нельзя исправить, переделать заново. Все, о чем думал, на что рассчитывал, надеялся — в один миг рухнуло. И что трагичнее всего, о боже мой, подвел дочь, которую растил, оберегая от всех бед, разрушил ее жизнь… — сдерживая рыдания, проговорил «Иуда», сжав кулаки до хруста в суставах.

— Я искренне сочувствую вам, особенно, когда говорите о дочери. Видно, что вы очень ее любите. Поэтому нужно искать какой-нибудь выход, чтобы ее поддержать, помочь, если вас осудят. Наверняка у вас имеются друзья, близкие, с которыми делились куском хлеба и которые могут в таком случае подставить плечо.

— Есть такие люди. Но, как только представлю, что Леночка останется одна в этом огромном и жестоком мире, я начинаю сходить с ума, теряю самообладание и бываю готов наложить на себя руки. Был бы уверен, что с того света не стану видеть ее страдания, сейчас удавился. А то может так случиться, что именно такую меру наказания вынесет мне небесный суд за суицид. Я верую в Бога, невзирая ни на какой большевистский атеизм, как, впрочем, верует и моя дочь.