Покаяние

Мои ученые давно еще сказали – если посеять сортовой бамбук на кладбище, где лежат только убитые священники, то на третий год он заколосится и расцветёт. Мы нашли такое кладбище. Много миллионов истратили только на поиски. И посадили бамбук. И никто не верил. А он расцвел. И заколосился. Сначала заколосился, потом – расцвёл. Вот так вот, Игорь Тамерланович. Будьте здоровы и счастливы.

Уходит совсем.

Вместе него – Гоцлибердан.

ГОЦЛИБЕРДАН. Ну что, ни о чем не договорились? Я так и думал.

КОЧУБЕЙ. А вот Боря сказал, ему думать вообще неинтересно.

ГОЦЛИБЕРДАН. Не клевещи на Борю, Игоряша. Он так не говорил. Он так говорить не умеет. Ты, стало быть, собрался за всех покаяться?

КОЧУБЕЙ. Как ты угадал?

ГОЦЛИБЕРДАН. Мне сказала твоя домработница. Светочка. То есть, прости, экономка. Смазливая тёлочка. Жалко, у неё шофер-алкоголик и сын-неврастеник. Я такого не люблю. Да и жопа с излишествами, по правде сказать.

КОЧУБЕЙ. Разве она что-то знает?

ГОЦЛИБЕРДАН. Ладно. Все знают. Ты всегда слишком любил саморекламу, чтобы уметь скрывать. Вот ты теперь, стало быть, хочешь покаяться. Как христианин, понимаешь. Это тебя сучий потрох Сирин развёл. А какой же ты христианин, если ты и Библии не читал? Не читал ведь? Признайся!

КОЧУБЕЙ. Не читал.

ГОЦЛИБЕРДАН. О-о-о… Нэ чытал! А я вот – читал. Досконально читал. И не в лоховском переводе, как поп якутский, а на самом что ни на есть иврите читал.

КОЧУБЕЙ. Как же ты это мог Библию на иврите читать?

ГОЦЛИБЕРДАН. Очень просто, блядь. На курсах Гёры Фишбрухта. Одна тысяча девятьсот восемьдесят первый год. Зима. Зима у нас вечно. Метро «Водный стадион». Улица Авангардная. Я тогда в Израиль отваливать собирался. Спал и видел этот Израиль. Отец путеводитель польский достал – по святым местам. Так я с этим путеводителем чуть ли не трахался. Всё знал. Храм гроба Господня, Назарет, Кана Галилейская. Вода – в вино. Гора блаженств, еби её в душу. А Гёра, сучёныш, по десятке за урок брал. У нас была группа. Пять человек. По полтиннику в неделю с нас только сшибал. А таких групп у него было штуки четыре. Двести рублей в неделю безо всяких налогов. Гёра Фишбрухт. Как сыр в некошерном масле, уебок, катался. Он и заставлял нас куски из Библии заучивать. Адонай натан, адонай, блядь, лаках. И все под статьей ходили, между прочим! Пока ты в правдинской столовой диетическим кефирчиком баловался. Зашел бы случайно мент на Авангардную – и три года колонии-поселения. И вся молодая жизнь на смарку, облезлому псу под хвост.

КОЧУБЕЙ. Я первый раз слышу, что ты хотел уезжать в Израиль.

ГОЦЛИБЕРДАН. Не срослось. Хотел. Но тут маза подвернулась – стать секретарем комитета комсомола экономфака. Так и пошло.

КОЧУБЕЙ. Пошло. Точно. Ты пришел к нам в лабораторию из комитета комсомола.

ГОЦЛИБЕРДАН. Да. И стал твоим денщиком. Выносил восемь лет твои помои. Помнишь, как тебе тощая аспиранточка из тринадцатого отдела понравилась, так ты нажрался вермута и заблевал диван у профэссора? И я тогда срочно бегал, чтобы до утра диван заменить. Этот ебаный диван искал по всей Москве, потом грузчиков. Пьяных грузчиков. Потому что трезвых грузчиков тогда не существовало в природе. Помнишь?

КОЧУБЕЙ. Что я должен помнить, Гоц?

ГОЦЛИБЕРДАН. Всё. Ты всё должен помнить. Ты наш бог-отец. А бог-отец не может ничего забывать. Если бог-отец что-то забудет, на кого же тогда надеяться? Помнишь, как я тебе гондоны покупал для южных командировок?

КОЧУБЕЙ. Как ты сказал это слово?

ГОЦЛИБЕРДАН. Г-о-н-д-о-н-ы! Второе о. А не а, как думают некоторые. Я русскую письменность знаю хорошо. Помнишь твой первый визит в Молдавию. Кишинев. Коньяк. И тёлки. Много – тёлок. Ты еще очень переживал, как там жена твоя мёрзнет на совминовской даче. А я пока гондонами занимался. Я-то знал – триста грамм, и ты уже не откажешься.

КОЧУБЕЙ. Чего триста грамм?

ГОЦЛИБЕРДАН. Всё равно чего. Ну, коньяка молдавского, например. Пойло жуткое. Но на потенцию влияет положительно. Особенно если с похмелья. Молдаване тогда расстарались. Был декабрь, помнишь? Советский Союз уже распустили. Но окончательно еще ничего не поняли.

КОЧУБЕЙ. Не поняли?

ГОЦЛИБЕРДАН. А помнишь, как мы с тобой Онкоцентр отключали? Забыл?

КОЧУБЕЙ. Мы с тобой ничего такого не отключали. Это точно.

ГОЦЛИБЕРДАН. Точно? Точно! Я тебе расскажу заново. Чтобы ты записал на память, в случае чего. Ноябрь девяносто второго. Ельцин тебя на хуй вытащил на какое-то заседалово с врачами. Академия медицинских наук или такая же другая хуйня. И там врачи тебя замочили. А особенно старался академик Кадышев, директор Онкоцентра. Он просто вопил, что правительство Кочубея, блядский ужас, всю медицину развалило, и нам теперь сто лет не подняться.

КОЧУБЕЙ. Я не хотел, чтобы мы поднимались сто лет. Я думал совсем о другом.