Показания Оли Н

Сесе не разрешал, но он был такой слабый, почти невесомый, и я его все равно напоила. Мне было бы стыдно этого не сделать. Он немного попил, но больше не смог. Он закрыл глаза, а я ему что-то хотела сказать и никак на могла придумать, что.

И я сказала ему, как я его люблю, как я всегда его любила, потому что он самый красивый и умный. Еще с седьмого класса любила. Он вдруг начал плакать - только слезами, лицо было неподвижно. Он велел мне уйти.

На улице меня поймал такой ливень, какого я еще не знала.

Было темно, как глубокой ночью, и я даже заблудилась. Я шла и все время натыкалась на стены. Я плохо соображала. Но тут я увидела наш Огонек. Я добралась до угла дома, стояла там и смотрела на Огонек с ненавистью, как будто он был виноват в болезни Сесе.

Было все еще темно, но дождь вдруг ослаб. Я поглядела на железный столбик - и увидела, что край Огонька не достает до него. А маленький Огонек не увеличился.

Я стояла и глядела на Огонек, словно загипнотизированная. Не знаю, сколько простояла. И тут услышала далекий крик. Почти сразу большой Огонек съежился, а второй, малыш, мигнул и исчез.

Я обрадовалась. Значит, правда, они могут исчезать.

Потом забежала домой, взяла сумку и пошла в больницу.

По дороге встретила Шурку Окуневу.

Она поднималась от реки, еле живая, словно ее палками побили. Она тащила на руках Петьку - Петьке уже шесть лет, тяжелый, она запыхалась. Увидела меня и начала кричать, словно я была виновата:

- Я же звала! - кричала она. - Я же звала и никого!

- Нашла? - спросила я. - Вот и хорошо.

- Ты не понимаешь. - Холмик утонул! Он моего Петьку вытащил, а его унесло! Я сама видела!

- Где? - Я бросила сумку и побежала к реке.

Вслед кричала Шурка, потом она бежала за мной, она не замечала, что Петька тяжелый и мокрый, она все время повторяла:

- Я же не могла... Он за бревно держался, он Петьку вытолкнул, а река - ты же знаешь... Я Петьку тащила...

Река была вздувшейся, громадной, по ней неслись бревна, какие-то ящики... ни на берегу, ни в воде не было ни одного человека.

- Может, его выбросило на берег? - Я просто умоляла Шурку подтвердить, а она не смогла.

- Я видела - его голова там, на середине, появилась - и все...

Я взяла у нее Петьку, он устало плакал.

Мы по очереди несли его на косогор. Уже наверху я спросила:

- Ты кричала?

- Ой, как я кричала! - ответила Шурка.

Я отдала ей Петьку.

- Согрей его, - сказала я.

- Я кричала - и никого, - повторила Шурка и ушла.

И тогда я решила, что к маме пока не пойду. Мне нужно поговорить с кем-то серьезным, который захочет поверить.

Дошла до станции. Уж не помню, как.

На станции были люди. Солдаты и дружинники вытаскивали из вагонов мешки. За путями, у стрелки горел Огонек.

Я увидела того лейтенанта, который говорил со мной вчера.

- Мне надо в Москву, - сказала я. - Обязательно. Может я ошибаюсь. Но если я не ошибаюсь, тогда есть надежда.

- Поезда не ходят, - сказал он. - Ты же знаешь. И в Москве такие пожары...

- Тогда я вам скажу.

Его позвали, но он посмотрел мне в глаза и крикнул:

- Погоди, без меня!

А мне сказал:

- Говори, девочка.

И я ему сказала про совпадения. Про то как увеличился Огонек, когда пришел Ким, про то, как он чуть-чуть уменьшился, когда я пришла от Сесе, как погас малыш, когда Холмик вытащил Петьку, а сам не смог выбраться из реки.

Мы с лейтенантом добрались до Москвы на его газике.

И я все это повторила здесь.

Я знаю, что есть надежда. Никто раньше об этом не догадывался, потому что не искал связи между нами и Огоньками. Если нет надежды, ее надо искать там, где не искали.

Нет, я не смогу остаться здесь. Холмика нет, и некому даже напоить Сесе. Вы просто не представляете, какой он человек.

И мама, наверное, уже с ума сходит.