Покажи мне дорогу в ад

А потом… иду я по полю. Грязное, странное место… как будто сняли бульдозером несколько лет назад верхний почвенный слой… а обнажившийся нижний слой темной глины так и не превратился в плодородную землю. На краю поля наткнулся на столб. К этому потрескавшемуся деревянному столбу двумя гвоздями прибита сильно поржавевшая табличка. В середине ее изображен равносторонний треугольник с вентилятором посередине. Сверху и снизу от него можно с трудом разобрать надписи:

ЗАПРЕТНАЯ ЗОНА

ПРОХОД И ВЪЕЗД ПОСТОРОННИМ ЛИЦАМ ЗАПРЕЩЕН!

Стало быть, это не вентилятор, а символическое изображение радиации. Куда же меня теперь занесло? В Чернобыльскую зону? Нет, природа тут другая. Северная.

Вот и дорога. Давно не ремонтированная, покрытая глубокими лужами, но все-таки асфальт, цивилизация. Прошел метров триста, натолкнулся еще на один столб. Перед мостом через речушку. На нем тоже табличка. Река Тача.

Вдоль реки травы… сочные, зеленые… а у самой воды почему-то огненно красные… бурые тощие коровы бредут по берегу… гуси гоношатся. За мостом — церковь и колокольня. Без куполов, без стекол в окнах, краска облупилась, кирпич такой, как будто его столетиями царапали злые гномы. За церковью — деревенские дома. Брошенные, что ли? Ни огонька, ни дыма из труб.

Собака пробежала… белая, хвост под брюхом… морда ошалелая, трясется.

На мосту мужик стоит, на реку смотрит. В сапогах, солдатских штанах, в черном пиджаке и меховой шапке… Курит…

— Ей, вы, да, вы, что это за деревня?

— А-то ты не знаешь?

— Представьте, не знаю.

— Пить надо меньше, а еще учитель.

— Я учитель? Ты чего городишь, мужик? Я тут впервые… и не был никогда… Кончай базар, где мы?

— Где-где, в Угрюмове мы-то! Улюмский район. А ты тут учитель. В восьмилетке. И живешь ты тут, почитай четыре года.

— Учитель? Четыре года? А радиация почему на табличке?

— Кака такая рация? Мы люди простые, таких слов не понимаем. А к реке лучше не подходь, умрешь-то!

— А как же вон коровы там, видишь, прямо у реки пасутся, а вы тут небось их молочко пьете. И гуси.

— Шибко ты умный. Молоко-то в магазине дорогое, а гусятинки и вовсе нет.

— Ладно, ладно… Слышь, мужик, проводи меня домой!

— Пойдем, в школу-то. Небось жана-то заждалася свово кенаря, а он на мосте чирикает… Про рацию-то… Это ты на уроке робятам расскажи, а мне чево рассказывать-то. Мне немного осталось, ходить-то.

— Почему в школу? Домой веди.

— И то забыл, что при школе живешь? Ну, развело-то тебя как, учило!

— Тебя как звать?

— Да Михалыч я, слесарь со станции, не узнал что ль? Я же тебе водопровод правил. Что ж ты пил, расскажи-то. Чифиря напился-то?

Мы шли по неасфальтированной деревенской улице… домишки справа и слева все были какие-то тощие, убогие, заплатанные. Крыши покрыты толем, а в нем дырки, как будто кто прогрыз. Изгороди упали. Садики и огородики отсутствовали. Несколько раз мимо нас пробегали собаки-призраки, братья и сестры той, белой, у моста. Шарахались от нас, как ягнята от волков.

— Что их так напугало?

— Кого-то? Кобелей, что ля? Так их стреляют те-то, с комбината.

— С какого комбината?

— Крепко тебе памято-то сшибло, как ребят учить будешь? Да, со «Звезды победы». Отсюда семьдесять пять километров. От них сюда гнилая вода текёть. Они тут и землю-то сняли. Живем как без кожи-то. Колючку вдоль Тачи сварганили, да мы ее посымали. В цветметаллы продали колючку-то.

— А почему садиков и огородов нет?

— Потому и нету-то. Зараженное все. Ну вот и школа-то! Прощевай.

Школа построена в те же доисторические времена, что и церковь. Три этажа, красный кирпич, светлая краска. Завитушки на фасаде. Краска облетела, завитушки обвалились, крыша провалилась. Все окна первого этажа — забиты досками и оргалитом.

Перед школой — место для линейки и памятник. Бетонный обелиск, а на верхушке, на толстом стержне приварена красная звезда. Павшим героям. В середине обелиска углубление, там список героев был, но его, наверное, отодрали и продали.

Постучал в огромную железную дверь. Никто не отозвался. Порылся в карманах, нашел связку ключей. Отпер, вошел… и потерялся в темном коридоре. Где тут выключатель?

Растопырил руки, пошел наугад, направо. Потихоньку глаза привыкли к темноте. В коридоре валялось много всякого хлама. Поломанные парты, вешалки, ящики, учебники, разорванные карты, помятые глобусы, запыленные портреты великих людей, старинные вольтметры-амперметры, битые колбы, черно-белые телевизоры с дырками на экранах, лыжи… доска с фотографиями пионеров-героев… четыре бюста Ленина с отбитыми носами… ободранное чучело волка и пластиковый человеческий скелет с оторванной рукой.

Прошел направо до конца коридора. Ход налево вел к лестнице на второй этаж, а на правой стене — еще одна дверь. На ней надпись мелом «Квартира учителя». Под ней кто-то нарисовал карандашом писающего человечка с голым задом и написал «Антон Чехов — пидарас». Надпись была частично соскоблена, поэтому получалось «ончепир».