Покажи мне дорогу в ад

— До сих пор от стыда красная. Сначала одно, потом другое. Вы, Джонни, наши туалеты знаете. Они и сами по себе — опасность для жизни. А тут еще и солдаты проклятые из части заглядывают. И всегда в женском отделении сидят. Там чище. Не стесняются даже. Забежала сегодня, хорошо штаны не успела стянуть — сидит солдат. Вышла, пошла в лесок. Ну да, в березовый. Отошла метров двести. И чудится мне — кто-то за мной идет. Сучья трещат где-то сзади. И смешок вроде слышала… несколько раз… Уж не солдат ли за мной увязался? Как только обернусь — все тихо. Дальше иду — треск и смешок. Бывает такое в лесу. Извините за подробности, Джонни, села я. На ветку какую-то рукой оперлась. И вдруг — из-за березы две рожы высовываются. Ну, наши дураки — Гусев и Лебедев. Нагло так. Глазенки выкатили. Я схватила корягу какую-то и по мордам их хлестнула. Ушли. Я Фролу Андреевичу пожаловалась. Он, видимо, с ними поговорил. Подходят на съемке ко мне гаврики и заявляют — мы тебя не выслеживали, сами пописать пошли, глядим, — рядом с нами сидит кто-то. Мы и не поняли, кто, что.

— Врут они, прекрасно они все разглядели. Надо на них Гошу, что ли, натравить. Он им кости переломает.

— Гошу попросить можно, он мой земляк… Из Челябы, кажется. Ха-ха.

— Почему вы засмеялись?

— Вспомнилась школа. Читали мы на перемене «Челябинского рабочего» чтобы повеселиться. «В нашем районе растет поголовье скота из-за своевременного опоросения городских свиноматок, проводимого партийными органами».

— Би-Би, а вы сны видите?

— Так, чепуха какая-то снится. У меня на месте подсознания — палеонтология беспозвоночных. Бентос, нектон и планктон.

— Это можно есть?

— Вы проголодались? Хотите, принесу что-нибудь? Миняев сегодня плов сготовил. Съедобно!

— Спасибочки, вы лучше меня поцелуйте…

— Меня в Тбилиси жених ждет…

— Как же вы, восточная женщина, на Урале оказались, да еще и в Златоусте?

— Как-как? Сослали туда деда с бабкой. И родители там остались.

— Подождет жених! А что это за фамилия Бибиканидзе?

— Фамилия как фамилия. А вот как насчет Пичухина?

— Белорусская фамилия. Была у меня прабабка Пичуха.

— И дед Пичух?

Долго трепались. Потом Би-Би сказала, что поцелует меня, когда я выздоровею. И ушла. Милая. Интересно, она грузинка или армянка? Узкое лицо. Смуглая. Губы красивые. Ноздри — как у породистой лошади. Лоб большой. Начитанная. Пальчики длинненькие. Колечко с агатом.

Вечером опять волжанка прикатила. Отец антибиотик прислал. Из Кремлевки. Американский. Рондомицин. Позвонил таки Фрол. Перед сном принял капсулу.

Как рукой сняло ангину. И полоскать больше не надо.

На линейке Би-Би меня поцеловала. Жу-Жу посмотрела ревниво. Ткнула в бок Раскину и начала ей что-то в ухо шептать. Гусев и Лебедев переглянулись и захихикали.

После линейки я сжал кулаки и подошел к ним. Лебедев ковырял прыщи на носу. Гусев кусал ногти. Нашел в себе силы выговорить твердо: «Наблюдатели! Астрономы под юбкой! Говно вы прыщавое!»

Лебедев как будто обрадовался, усмехнулся. Прошипел: Что, карлик, пиздюлей захотел? Отвесим, по полной программе, не сомневайся, заёбыш!

Гусев добавил: «Выстелим тебе могилку стекловатой, мангуст ты потрошеный!»

Драку, однако, не начали.

Я стоял на месте, потный от бешенства. Гусев сорвал травинку и стал жевать. Лебедев показал мне, что хочет меня между ног лапнуть. Я отошел. Поперли на съемку.

За обедам они плеснули мне в лицо рассольник. При всех. Фрола с Ганимедом только за столом не было — уехали в Можай… Вместе плеснули. Обварили мне щеку, губы и руку. Я вскрикнул от боли. Лебедев прокудахтал издевательски: «Ах ты опаньки, лилипутик губки обжёг!»

Гусев только осклабился.

Я вытер лицо и штормовку полотенцем и вышел из столовки. К палатке пошел. Из столовки за моей спиной — не доносилось ни звука.

Гоша, как всегда, дрых. Ножик его лежал на тумбочке рядом с койкой. Я взял его, вынул длинное большое лезвие, и пошел обратно в столовку. Руки у меня вспотели, ноги похолодели, но на сердце было почему-то спокойно и радостно. В голове качался маятник, а время встало, как секундная стрелка на сломавшихся часах. Не спеша шел я к столовке. Со стендов на меня смотрели пионеры-герои.

Валя Котик держал в крепкой руке противопехотную гранату и пулемет. Из этого пулемета он только что убил немецкого офицера.

Зина Портнова, отравившая немцев в офицерской столовой, широко открыв базедовые глаза, хватала пистолет отвернувшегося эсэсовца. Сейчас она застрелит его. За это ей отрежут уши и выколют глаза…

Леня Голиков, убивший 78 немцев, в том числе генерала-майора инженерных войск, которого он преследовал, догнал и застрелил, навел на меня автомат Шмайсер.

Галя Комлева застенчиво поправляла платок.

Передо мной был вход в столовую.

Я прочитал зачем-то по слогам лозунг, висевший над крыльцом столовки — ВО-СПИ-ТА-ЕМ ПО-КО-ЛЕ-НИЕ, БЕЗ-ЗА-ВЕТ-НО ПРЕ-ДА-ННОЕ ДЕ-ЛУ КОМ-МУН-ИЗ-МА!

Погадал, что бы это значило «ком мун из ма». Какой такой мун должен выйти из матери? Выйдет мун из теплого чрева и куда он пойдет? Муны ведь всегда сироты. Идти им некуда…

В столовке было все так же, как и до моего ухода. Немая сцена.