Похищение

– Эва была художницей, муж – журналистом. Что-то в его статье проскользнуло лестное о Земле. Ему бы покаяться, а он в панике скрылся. Незадолго до этого за похожую провинность взяли его друга, тоже газетчика. Эва получила записку – не ищи, жди. А потом… Я тебе дам кристалл.- Марья встряхнула головой.Ну ладно, скажи, наконец.

– Что?

– Что ты безумно скучал без меня.

– Я безумно скучал.

– О!

– Я измучился от тоски.

– Неплохо. Продолжай.

– Терзался, не находил себе места, страдал от бессонницы, терял в весе, выплакал все глаза…

– Браво! Достаточно. Посмотри туда.

Тьма охватила стадион внезапно. И почти сразу в толпе начали вспыхивать свечи. На глазах рождалось огненное кружево. Оно двигалось, дышало. Оно жило.

– Надеюсь, Велько догадался снарядить оператора все это снять,- сказал Андрис.

– Съемка будет на главной площади, где фейерверк. Сейчас все пойдут туда.

К свечам прибавились факелы, фонари, горящие плошки, вспыхивали пучки соломы, воздетые на рогульки.

– "Я окружен огнем кольцеобразным, он близится, я к смерти присужден…" – с неожиданным пафосом произнес Андрис.

Марья насторожилась.

– Ты заболел, дорогой? – участливо спросила она.

– "За то, что я родился безобразным, за то, что я зловещий скорпион",продолжал режиссер не столь уверенно.

– Ай-яй-яй. Никак, стихи. Ты забыл трагические события своей юности. По-моему, тебе надо отвлечься. Я, кстати, проголодалась, а ты?

– Что? Ах да, конечно. С утра ничего не ел.

– Господи! Так пойдем немедленно.

Сквозь огненную толпу они двинулись к таверне "Сигнал Им".

А я спешу, пока не позабыл, сообщить, о какой трагедии юношеских дней Андриса говорила Марья Лааксо. Для чего открываю второе по счету

отступление

Нежный профиль Анны захватил Андриса врасплох. Он приехал на ферму к отцу, шумно отмечавшему сорок пятый день рождения.

Расслабленный долгим застольем, плясками и хохотом над раблезианскими анекдотами, кои обильно поставлял Филипп (новый сосед отца, в прошлом генный архитектор, а ныне театровед), Рервик скучал, пока не обнаружил рядом с собой эфирное создание, одетое в голубой дым. Оно не смеялось.

– Ты почему не смеешься? – требовательно спросил Андрис.

– Ах,- пропело создание,- папины шутки… Я нахожу их…

Тогда-то Рервик и увидел этот профиль – восхитительная линия подбородка, трогательная шея, теплый розовый румянец.

Зрелище подействовало на него как добрый удар свинцовой трубой. Погрузило в туман. Лишило бдительности. Не будь это так, уже первая прогулка с Анной насторожила бы Андриса. Они ушли с пирушки, и Рервик повел ее к дому Филиппа кружной дорогой вдоль ручья. Глубокая сосредоточенность на мысли, обнять ли Анну за талию или ограничиться плечами, не позволила Андрису вникнуть в ее слова. А говорила она вот что: "Тихая ночь в жемчуг росы нарядилась, вот одинокая звездочка с неба скатилась…"

– Тебе нравится? – спросила она.

– А? Что? О, конечно. Изумительно! – Он решил остановиться на талии.

Анна меж тем гнула свое. Она бормотала о зеркале дремлющих вод, лепете сонных листьев и бледных янтарях нежно-палевой зари.

Уже у самого бунгало Филиппа Рервик приступил к делу. Когда ладонь его легла на теплое девичье бедро, Анна обратила к юноше прекрасные свои глаза и печально прошептала: "Она идет в лиловый домик, задумавшийся над рекой. Ее душа теперь в истоме, в ее лице теперь покой".

Андрис в ужасе бежал.

Любому, даже весьма недалекому молодому человеку этого оказалось бы достаточно. Но вспомним об ударе трубой, тумане и прочем. Андрис поселился у отца и стал каждый, или, как писали классики, всякий день бывать у Анны. Неделю за неделей проводил Рервик в обществе аукающих зябликов среди шуршащих камышей, тенистых дубрав и спящих купав. Наконец он совершенно одурел.

– Это излечимо? – спросил Андрис своего друга Велько, когда тот, соскучившись, приехал повидаться.- Скоро осень, может быть, смена погоды поможет?

– И не надейся,- авторитетно сказал Вуйчич.- Осень для них самый благоприятный сезон. Что-то в воздухе, вероятно. Я знаю это из хорошо информированных источников. Есть только одно средство.

– Все-таки есть? – Рервик просветлел.

– Замужество. Моя кузина Марго была такой же, пока не вышла за Кристиана.

– Я всегда считал Кристиана храбрецом. Недаром он стал штурманом эс-флота.

– Через неделю после свадьбы одна из подружек Марго имела неосторожность в ее присутствии сказать что-то насчет заката. Или рассвета. Впрочем, нет, она произнесла такое: "Природа всегда молчалива, ее красота в немоте. И рыжик, и ландыш, и слива безмолвно стремятся к мечте".

– Рыжик, ты сказал, и слива?

– Это не я сказал. Это сказала подружка Марго, моей кузины.

– Вся эта растительность стремится к мечте?

– Именно.

– Ага.

– Марго тоже сказала "ага", потом посмотрела на подругу с глубоким пониманием и добавила: "Ты совершенно права, рыжики я засолю в дубовой кадушке".

– "Ее красота в немоте". Замечательные слова. Как жаль, что они неприложимы к Анне.

– Увы.

– Значит, не прежде свадьбы?

– Боюсь что нет.

– Ну, а вдруг и после…