Похищение черного льда

Формутеска повернулся и кивнул Манадо.

— Отлично! — прошептал он и обрадовался тому, что Манадо смог улыбнуться.

Он легко спрыгнул вниз, переступил через тело и вышел из кабины лифта. Перед ним была довольно большая комната, наполненная коробками с экспонатами; вдоль дальней стены стояли выстроенные в ряд деревянные маски. На него глядели обезьяньи лица, и он почувствовал себя исполнившим обряд посвящения.

Услышав, как позади него приземлился Манадо, не оглядываясь, Формутеска двинулся дальше, в полумрак комнаты.

— Я сейчас, — услышал он вслед тихий голос Манадо.

Формутеска повернул голову как раз в тот момент, когда Манадо полоснул ножом по горлу одного из лежавших мужчин. Кровь была похожа на красную краску, она потекла слишком внезапно, а ее струйка была слишком тонкой, чтобы все это можно было принять за реальность.

Он ощутил смятение, был потрясен и удивлен одновременно. Действительно, они говорили об этом раньше, больше недели тому назад. В обсуждении принимали участие и он, и Манадо, и Гонор; решение было таково, что братьев и жену Каземпы нельзя оставлять в живых. Все пятеро должны быть убиты, а их тела закопаны в подвальном помещении — слишком опасными они могли стать свидетелями.

Но это случилось как-то быстро, почти мимоходом. Всего несколько секунд назад он беспокоился, что Манадо начнет паниковать, и вот теперь тот с хладнокровием, которому мог бы позавидовать сам Паркер, прыгает в лифт и перерезает горло Каземпе.

Формутеска вспомнил, что происходило тогда, когда они обнаружили предательство Баландо, выдавшего их Гоме и его белым наемникам. Большую часть допроса вел он сам, приговор привел в исполнение Гонор, но именно Манадо предложил тогда применить пытки. Им не пришлось делать этого, одного лишь упоминания о пытках оказалось достаточным, чтобы предатель признался. Но именно Манадо, такой серьезный, так усердно грызущий науку человек, внимательно разглядывая Баландо, как подопытное животное, предложил воспользоваться теми ужасными методами, о которых он был наслышан с детства.

И неожиданно для себя Формутеска понял, как много световых лет отделяют его от “обезьян”. Как бы он ни старался разыгрывать из себя свирепого дикаря, он всего лишь домашняя овечка. В растерянности он обратился в мыслях к Паркеру. Как бы тот поступил сейчас? О чем бы думал? Кем бы был?

Не обезьяной и не овечкой, а кем-то, кто лучше их обоих. Паркер, наверное, остался бы хладнокровным, бесстрастным и отчужденно-равнодушным, как компьютер; быстро и методически безукоризненно разработав план ограбления, он действовал бы затем как робот, работающий по заранее составленной программе. Таким и он, Формутеска, должен стать, если хочет выжить в этом мире. Тут не до шуток.

Манадо что-то говорил ему. Формутеска посмотрел на него, стараясь вникнуть в смысл его слов, и увидел, что тот показывает испачканным кровью ножом на другого человека, того, кто лежал в проходе.

Формутеска покачал головой, усилием воли выведя себя из состояния оцепенелости.

— Нет, — сказал он. — Это мои. Принеси оружие.

Манадо кивнул и начал обтирать лезвие ножа о рубашку мертвеца.

Нож Формутески лежал в футляре на поясе и был засунут в правый набедренный карман. Рука его, словно повинуясь команде, сама полезла за ним.

Он еще никогда никого не убивал.

Рукоятка ножа в его руке казалась большой и неудобной. Формутеска опустился перед Каземпой на одно колено и тут только понял, что сначала ему нужно перевернуть его. Положив нож на пол и взявшись за плечо и пояс лежавшего без сознания человека, он попытался это сделать. Тело было тяжелым, и ему удалось повернуть его только на бок; бедра Каземпы располагались теперь как раз на уровне дверей лифта, каждые тридцать секунд безуспешно пытавшихся захлопнуться; резиновые края створок, наталкиваясь на тело, сразу же отскакивали назад.

Формутеска оставил тело лежать на боку. Снова взяв нож, он другой рукой отогнул назад голову Каземпы так, чтобы было видно его горло. В голове была только одна мысль: “Я должен сделать это с первой попытки, я не смогу сделать это второй раз”.

Он прижал лезвие ножа к горлу. Было слышно, как человек дышит; по-видимому, у него были какие-то проблемы с носоглоткой. Формутеска понимал, что Манадо, снова залезший на крышу кабины лифта, ждет, чтобы подать ему оттуда автоматы.

Как было бы хорошо, если бы они достали смертельный газ. Смерть от газа не выглядит такой безобразной.

Формутеска провел ножом по горлу. Лезвие было очень острым, но, отчаянно страшась того, как бы ему не пришлось повторить это еще раз, он прижал его к горлу так сильно, как если бы оно было тупым. Кровь брызнула, как нефть из только что открытой нефтяной скважины; он отскочил назад. Но она была уже на его штанах, рукаве, руке.

Он посмотрел на себя, на нож, на тело. Дыхания лежавшего уже не было слышно.