Похищение черного льда

Дааск ощутил внезапное раздражение. Неужели она не чувствует, что между ними что-то возникло? Не понимает, каким мог бы он быть, и как ей повезло, что он оказался таким благородным? Он хотел сказать ей об этом, но не мог найти слов, которые не прозвучали бы в данный момент глупо. Или угрожающе.

Пожав плечами, он встал.

— Как хотите, — ответил он. — Идите первой.

Они поднялись на второй этаж, и он почувствовал, с какой готовностью вошла она в свою комнату. С минуту он постоял в дверях, глядя, как она подошла к кровати и села на нее спиной к нему. Потом сказал:

— Через какое-то время нам придется вас связать.

Она повернула голову, и он с удовольствием заметил мелькнувший в ее глазах страх.

— Зачем? Я не собираюсь бежать.

— Нам нужно будет уехать. Перед отъездом мы вас свяжем. Но мы собираемся сообщить Паркеру, где вы, так что вам не следует тревожиться. Скорее всего, он будет здесь еще до утра.

Она покачала головой:

— Он не сделает того, что вы от него хотите.

— Я не сомневаюсь, что сделает, — произнес Дааск рассудительно. — Уверен, что вы для него важнее Гонора, иначе и быть не может.

— Он не любит, когда на него нажимают, — ответила она.

— Он будет с нами сотрудничать, можете не сомневаться. И это будет с его стороны только разумно.

Она пожала плечами и снова повернулась к нему спиной.

Дааск собирался сказать ей еще что-то, но внизу зазвонил телефон.

— Сейчас все выяснится, — сказал он и закрыл за собой дверь. Заперев ее, он поспешил вниз.

Глава 3

Уильям Манадо сидел сзади, на полу грузовика, и вертел в руках автомат. Было темно, лишь изредка огни фар проезжавших по Тридцать восьмой улице машин, проникая через окна задних дверей, освещали его и сидящего напротив Формутеску. Каждый раз при этом Формутеска ободряюще улыбался ему; затем снова наступала темнота, и Манадо снова начинал одолевать страх.

Он старался, чтобы этого никто не заметил, ни Формутеска, ни Паркер, ни конечно же Гонор. Но ведь не мог же он скрыть этого от самого себя.

В отличие от Формутески и Гонора, вообще от тех, кто правил страной, Манадо вырос в семье, в которой не было специалистов. Ни докторов, ни адвокатов, ни государственных служащих, ни инженеров. Он происходил из крестьянской семьи, причем очень бедной, и стал бы таким же очень бедным крестьянином, если бы не одно обстоятельство. Он умел бегать.

Он умел бегать очень быстро, не уставая, и умел также быстро ходить. Он был первым на беговой дорожке в школе в Чиданге и первым на межуниверситетских соревнованиях, когда выступал там как представитель американского университета Среднего Запада. К счастью, его голова работала так же быстро, как и тело, и он сумел хорошо воспользоваться тем успехом, который принес ему его спортивный талант. В американском университете он выбрал для специализации политические науки, подобно большинству других таких же студентов, принятых, как и он, по обмену. Вторым предметом он взял математику, потому что любил наблюдать, как бегают цифры. Что касается самой Америки, то ему было трудно определить свое отношение к ней; она многое предлагала ему из-за его хорошей головы и быстрых ног, но и многое отказывалась предоставлять из-за того, что он был черным. Уже потом, дома, когда его спрашивали, что это значит — быть черным в Америке, он отвечал обычно: “К этому привыкаешь”. Что означало: “Может быть, я не прав, но Америка стоит того, чтобы к этому привыкнуть”.

Поскольку у него был опыт американской жизни, ему предложили пост при представительстве своей страны в ООН, и двойственность его отношения к Америке как раз и привела к тому, что он принял это назначение. Будет ли в Нью-Йорке по-другому, чем на Среднем Западе? Насколько отношение к члену представительства при ООН будет отличаться от отношения к черному студенту? Как выяснилось, не намного.

Пожалуй, именно это и заставило его впервые почувствовать себя патриотом своей страны. Он надеялся, что Дхаба, руководимая идеалистически настроенными людьми, сможет в будущем предложить все, что предлагает Америка, не отбирая левой рукой то, что дает правая. Он хотел этого, мечтал об этом.

Как ужасно сидеть в этой темноте с автоматом в руках и знать, что тебе предстоит совершить кражу и убийства.

Сможет ли он убить? Он ненавидел братьев Каземпа: за то, что, они сделали с его страной. Он боялся их, понимая, как они жестоки. А что может выйти из симбиоза ненависти и страха, он не знал. Он никогда никого не убивал, он даже почти никогда не дрался. В глубине души Манадо испытывал восхищение перед такими людьми, как Паркер, ведь они, если нужно, могут убить не дрогнув, и Манадо не верил, что сможет когда-нибудь стать таким же.

Он услышал какой-то шорох и понял, что это Формутеска опять посмотрел на зеленые, светящиеся в темноте стрелки часов. Послышался его шепот:

— Два часа.

Время. Манадо кивнул, хотя понимал, что Формутеска его не видит, и ползком двинулся к задней двери машины, таща за собой автомат. Он посмотрел в окно, увидел, что улица пуста, толчком открыл дверь и выбрался наружу, оставив автомат на полу кузова машины.