Похищение Данаи

После осмотра Саша сообщает, что док настроен оптимистически и надеется скоро выписать его из больницы. От обиды у меня аж глаза застилает. — Но ты же сон с явью путаешь! — кричу я. — Я всегда их путал, — спокойно заявляет придурок. — С детства. У меня есть даже стихотворение на этот сюжет.

— К черту стихотворение! Ты же Лену собственноручно придушил, а теперь живой объявляешь.

Поддел его наконец. Мрачнеет, в глазах слезы.

— Невыносимо думать, что ее больше нет. Нигде! Миллиарды людей, а ее нет. Как же так? И все из-за меня. Если б я только знал! Ему бы уже полтора годика сейчас… Нет, где-то она должна быть. Она есть. Точно знаю. Как же я без нее…

Жаль, конечно, придурка, но себя жальче:

— Вот именно! Один-одинешенек у себя в квартире. А здесь, что ни говори, общество.

— Почему один? А Галя?

— Галя?

Вроде дурачок, а какой предусмотрительный! А если в самом деле не он, а я — ку-ку? Или это я уже здесь повредился в уме? Или его выпущают как тихого помешанного, от которого окружающим никакого вреда? В любом случае он выйдет на волю, а мне здесь отсвечивать до могилы наедине с медбратом Вовой! Да еще взамен Саши подселят какого-нибудь психа вроде меня. Перспектива, скажу вам.

— Мы с Галей будем тебя навещать, — утешает меня мой пока-что-сосед.

Медбрат Вова тем временем наглеет на глазах и подваливает ко мне все чаще. Я б ему, может, и дал — почему не попробовать? Пусть не семь лет, как Тиресий, но хоть несколько минут почувствовать себя бабой — однако по доброй воле, по моему хотению, а он признает только силой, иначе ему не в радость. «Ну и житуха пошла! — жалилась мне днями эта гигантская амеба. — Бабу ни соблазнить, ни изнасиловать — отдается, не дожидаясь, пока у тебя на нее встанет. Иное дело с мужиком — повозишься прежде, чем палку ему всунешь…» И, глянув на меня, плотоядно облизнулся. На регулярной встрече с американским консулом сообщил об измывательствах и поползновениях Вовы, в нарушение прав помешанного человека. Тот обещал поднять вопрос в госдепартаменте. Да что толку — войны из-за меня американский президент не объявит, а медбрат Вова подступает все теснее.

А где-то плещет эгейская волна, воздух звенит от цикад, неистовствуютмаки, ползают древние черепахи и саламандры, солнце, вино, мед и прочее обалденное ретро, а здесь овчинка неба сквозь зарешеченное окно да медбрат Вова во всей красе и силе. Шальная мысль: чтоб не быть изнасилованным, не лучше ль самому отдаться, но, чтоб его ублажить, притворюсь, что сопротивляюсь? Заодно силами померимся.

О Господи! Полная безнадега.

Кранты.

Вот я и спрашиваю:

— За что?

Нью-Йорк. Январь — июль 1996