Похищение Европы

В конце Папа добавил, что обряд покаяния будет проводиться согласно древним, почти забытым установлениям – то есть публично, ибо прегрешения, подобного моему, не бывало от первых веков христианства. Все это будет совершаться в противовес творимому Гитлером и должно нести глубокий смысл: та, что любила поклоняющееся Сатане чудовище, угрожающее всему миру, вернулась в объятия Господа, дабы обрести прощение Его и жизнь вечную… Вернулась сия заблудшая дочь чудом – Господь позволил ей избежать смерти во грехе и после этого бережно вел ее к Церкви Своей. И вот – свершается нынче воля Его: Ева Браун желает смыть с себя мерзость греха и достойно войти в семью возлюбленных чад Господних… И тем более символично происходящее сегодня, что вечный враг рода человеческого в настоящий момент гоним теми силами, что Господь собственной рукой направил на праведную борьбу. Адепты Сатаны бегут, мерзкие капища горят в очищающем огне… Но борьба с Нечистым должна происходить еще и на духовном уровне – в душах и умах. Где та черта, за которой – только бездна? Где тот предел, переступив который, уже невозможно вернуться?

– Женщина, которую вы видите, стояла у самого края этой черты, балансируя над пропастью, – гулко разносился по площади голос Папы, – но восстал дух ее против всех мерзостей, что творил проклятый любовник ее, и возжелала она спасти душу свою, отдав ее Господу – и откликнулся он на чистосердечный порыв ее и приготовил ей пути, которые должны были привести ее к Нему… И вот – стоит она перед вами, сокрушенная, коленопреклоненная, готовая принести покаяние… Так давайте же будем внимать словам ее, вознося славу Отцу нашему Небесному, благодаря его за то, что спас заблудшую душу в пример всем тем, кому еще предстоит последовать ее путем… Молись и кайся, грешная душа… – он протянул ко мне руку, как бы приглашая приблизиться, – молись и кайся…

Я ползла к Папе на коленях, произнося слова покаяния. Слезы лились из моих глаз – слезы облегчения, осознания великой Любви Господней, давшей мне эту возможность раскаяться и стать достойной Его прощения. Я говорила слова, что шли напрямую от моего сердца – и все, кто стояли на площади, замерев, внимали им. Мне же казалось, что священные, покаянные эти слова – наиважнейшие слова в моей жизни – разносятся по всей Вселенной… Мне представлялся Господь, в величии Своей славы восседающий на Небесном Престоле – внимающий мне, источающий милость и бесконечную благодать, умиротворяющий и облегчающий душу мою. Сияние славы Его обволакивало меня – и я не чувствовала ни тверди под коленями, ни жесткости власяницы, ни жажды, ни палящих лучи светила…

Когда я доползла до Папы, он приказал мне встать и поведать всю свою историю – от начала до конца. Я принялась рассказывать… Это была публичная исповедь – и я была к ней готова. В этот момент я не думала о том, что меня, затаив дыхание, слышит весь мир. Мне казалось, что наверняка Адольф, также прильнув к радиоприемнику, внимает моим словам, еще больше сатанея от бессилия что-то изменить и от осознания собственного краха и крушения своих надежд… Я рассказывала свою историю всему миру так, словно бы я рассказывала ее лично Господу. Я перечислила все свои грехи, и их оказалось гораздо больше, чем я могла предположить когда-то – воистину Господь помог мне извлечь их все из глубин моего сознания. Ни малейшего сомнения или же смущения не испытывала я при этом. И это мое повествование каким-то мистическим, а скорее, божественным образом все дальше отодвигало от меня ту мою прошлую бытность – бытность Евы Браун, любовницы Гитлера. Через мои слова о себе, о собственной жизни, о заблуждениях и грехах на свет рождалась какая-то новая женщина – совсем другая, не имеющая ничего общего с Евой Браун. Точнее, это была она же – но такая, словно вся приставшая шелуха вдруг слетела с нее, обнажив под темным уродливым слоем нежную и прекрасную суть, изначально запечатленную в ней Создателем…

И потом я каялась у ног Папы… Но уже видела я своим духовным взором свет, источаемый Творцом – согревающий, проникающий внутрь меня, освещающий все уголки моей темной, пыльной души; свет этот говорил о Любви и прощении… Возложив на мою голову руки, Папа отпустил мне мои грехи. Мгновение спустя монах, который переводил для меня речь Пары на немецкий язык, подал Его Святейшеству кропило, и тот три раза брызнул на меня святой водой. В этот момент гул пронесся по площади, и мне показалось, что подо мной чуть заметно вздрогнула земля, словно бы отмечая тем самым определенную веху… Или, быть может, это было эхо, вызванное откликом миллионов душ тех людей, что внимали моему покаянию у своих радиоприемников… Но для меня это было как облегченный выдох, как торжество духа, возвещающее о начале нового существования: «Свершилось…»