Похищение королевы

Господи, какой же молодец этот молоденький парнишка в тщательно отутюженной форме! Непременно подарю любителю детективного жанра библиотечку своих книжек - пусть читает и вспоминает, как он меня выручил. Не просто выручил - спас от верной гибели!

В кабинете, победно выпятив животик, прочно оседлал стул Гулькин. Следователь, не глядя на посетителя и на меня, что-то торопливо писал,

- Добрый день, Павел Игнатьевич! - трубно провозгласил Федор, заключая меня в мощные об"ятия. - Сейчас покончим с формальностями и поедем домой... Так я говорю? - повернулся он к следователю. Тот, не поднимая головы, покорно кивнул. - Чаем не угостишь? Желательно с булочками или с бутербродами. А то писатель, небось, оголодал.

Принесли чай. Мы с Гулькиным по-деревенски прихлебывали горячий, но далеко не ароматный, напиток, запивали сиротские бутерброды. И понимающе переглядывались. Будто присутствовали при подписании акта о безоговорочной капитуляции.

- Подпишите, - буркнул следователь, положив передо мной заполненный бланк. - И можете ехать... При необходимости - пригласим, - с острозаточенным намеком добавил он.

Оглавление - протокол допроса свидетеля. Не задержанного или обвиняемого. Содержание - противоположное предыдущему, отражает истинную картину события, происшедшего на об"ездной дороге. За исключением мента, показавшего жезлом на об"ездную дорогу, избиения ни в чем неповинного человека, почти суточное пребывание в камере с фактическими убийцами.

Интересно, на какие кнопки нажал Гулькин, на каких струнах сыграл, чтобы пересилить в душе следователя мечту загрести крупную взятку? А может быть, не просто взятку? Привязан офицер милиции к бандитской колеснице, замаран кровью и грабежами, вот и оберегает своих боссов, оберегая тем самым собственную шкуру. И такое тоже возможно при нынешнем беспределе.

И все же дремовский сыщик с"умел отыскать лазейку в глухой защите бандитского прихлебателя, проник в прогнившее его нутро. Какие доводы использовал, чем пригрозил или что пообещал - все это так и осталось в тайне. Всегда словоохотливый Федор предпочел не раскрывать ее.

Впрочем, это его проблемы, мне лучше их не касаться.

Я с удовольствием подмахнул все три листа протокола. С лихими закорючками и росчерками. Взглянув на мое художество, следователь покраснел от гнева, сжал кулаки и что-то буркнул. Скорей всего, выматерился, облегчил страдающую душонку.

Федор нагло ухмыльнулся.

В машине, стареньком милицейском "газоне", мы с Гулькиным разговорились. Я болтал радостно, упиваясь обретенной свободой, он снисходительно, наслаждаясь моей благодарностью. А уж на нее я не скупился - поливал собеседника сладким сиропом.

Не забыл и обязательного конвоира.

- Какой же молодец этот сержант! Добрый и предупредительный парень. Побольше бы таких в милиции. Все же дозвонился дл дремовского угрозыска, упросил вас приехать...

- О каком сержанте вы говорите? - удивился Федор. - Звонили не из отделения - какой-то мужик из Москвы. Фамилии не назвал, поведал о случившейся с писателем Бодровым беде и попросил срочно выручить. Судя по голосу - важный, культурный человек. Наверняка, министерская шишка. Я их повадки еще так изучил, когда служил в охране. Вот и поехал...

Интересно, кто вмешался в планы продажного следователя? Кроме сержанта, никто не знал о моем задержании.

И вдруг будто луч прожектора высветил внешность моего защитника.

Это мог быть только Геннадий Викторович! Главарь банды и мой почитатель, ставший, похоже, надежной крышей... 14

До Дремова мы добрались поздно вечером. И - слава Богу! Мне не улыбалось предстать перед соседями по коммуналке грязным и небритым, с красными, воспаленными глазами. Типичный бомж, каких сейчас в Москве, если не миллионы, то тысячи - точно. Перешептываний и догадок - минимум на месяц.

Израильский замок предательски захрипел, второй, отечественный, никак не хотел срабатывать и мне пришлось подбодрить его ударом кулака. Открылся.

Надин, видимо, уже спала и не отреагировала на пощелкивания и хрипы замков. Зато баба Феня была на страже. Уложила своего благоверного, навела революционный порядок на кухне и насторожила уши в ожидании подопечного "гулены". Не взирая на преклонный возраст, она страдала обычными женскими болезнями: любопытством и желанием сладостно покопаться в чужом грязном белье.

- Штой-то с тобой приключилось, Игнатьич? - возникла она передо мной, едва я переступил порог квартиры. - Почти двое суток где-то болтаешься, грязный, неухоженный. Или с молодкой подфартило? Знамо, дело молодое, тянет, небось, на сладкое, - прищурилась бабка, намереваясь поглубже забраться в мои внутренности. - Токо предупреждать надоть - мы, чай, волнуемся. Старик мой никак не хотел ложиться, тебя дожидался...

Откровенничать я не собирался - знал, что моя откровенность завтра же станет известна всему нашему дому, а послезавтра - городу.

- Ничего страшного, баба Феня, засиделся с приятелем - пришлось заночевать.

Старуха недоверчиво сощурилась. Будто сказала: трепись, милый, крути круги на воде, я тебя насквозь вижу, от меня никуда не укроешься.