Похищение лебедя

Репродукция портрета была цветной, и я не могла ошибиться, я даже узнала рюши по вырезу платья — бледно-желтые по бледно-зеленому, и бант на шляпке, и точно тот же мягкий карминный румянец щек и губ, и выражение, в котором смешались тревог а и радость. По словам автора, она в молодости подавала большие надежды, обучалась живописи с семнадцати до двадцати с чем-то лет у художника-академиста Жоржа Ламелля, однажды выставляла картину на Салоне под псевдонимом Мари Ривьер и умерла от инфлюэнцы в 1910-м; ее дочь, Од, работавшая в Париже журналисткой перед Второй мировой войной, скончалась в 1966 году. Муж Беатрис де Клерваль был видным гражданским чиновником, организовавшим современную почтовую службу в четырех или пяти французских городах. Она была знакома с Мане, с Моризо, с фотографом Надаром и с Малларме. Работы Клерваль ныне можно видеть в музеях д’Орсе, Мантенон, в Йельской картинной галерее, в Мичиганском университете и в нескольких частных коллекциях.

Ну, вы найдете все это в книге, но мне хотелось передать, как подействовали на меня эти репродукции и сопровождавший их текст. Можно подумать, будто тот факт, что ваш партнер одержим образом жившей в далеком прошлом женщины, виденной им лишь раз или два, должен внушать тревогу, но ведь художник всегда чем-то одержим. Меня больше встревожило, что Роберт одержим женщиной, которую никогда не видел живой. Честно говоря, меня это потрясло. Невозможно ревновать к мертвой, но факт, что она когда-то жила, внушил мне чувство, опасно близкое к ревности, а в том, что она давно умерла, было что-то уродливое, словно я поймала его на чем-то вроде некрофилии.

Нет, не так. Живые часто любят мертвых, никто не осудит вдовца за любовь к памяти жены, даже за одержимость ею. Но любить кого-то, кого Роберт никогда не знал и не мог знать, женщину, умершую больше чем за сорок лет до его рождения, — вот от чего живот сводило. Мне было не по себе. Мне это было странно. Пока он снова и снова рисовал живое лицо, мне ни разу не приходило в голову, что он, может быть, безумен, но узнав, что это лицо принадлежит давно умершей женщине, я всерьез задумалась, все ли с ним в порядке.

Я несколько раз перечитала биографическую заметку, чтобы ничего не упустить. То ли о Беартрис де Клерваль мало было известно, то ли ее отступление от искусства к домашней жизни наводило скуку на искусствоведов. Она, кажется, прожила еще десятилетия, не сделав ничего заметного. Ретроспектива ее работ состоялась в 1980-х годах в незнакомом мне парижском музее, картины, возможно, были одолжены в частных коллекциях и возвращены в них, когда я еще и в колледж не поступила. Я снова взглянула на ее портрет. Ласковая улыбка, ямочка на левой щеке у уголка губ. Даже с глянцевой страницы она не отпускала мой взгляд.

Поняв, что больше не выдержу, я закрыла книгу и положила ее назад в пачку. Потом снова достала и записала заглавие, автора, выходные данные, кое-что о Клерваль, а потом аккуратно вернула ее на место и спрятала свои записки в стол. Пошла в нашу спальню, застелила постель и легла. Полежав, прошла в кухню, ее тоже прибрала и приготовила обед из того, что нашлось в шкафу. Я давно по-настоящему не готовила. Я любила Роберта, собиралась обеспечить ему самое лучшее лечение, все, что поможет ему поправиться: он говорил, что у него еще не кончилась страховка. Он вернулся довольным, мы вместе поели при свечах и занялись любовью на ковре (он, как видно, не заметил, что я прибрала диван), а потом он нарисовал меня завернутой в одеяло. Я ничего не сказала о книге с портретом.

На той неделе все шло получше, по крайней мере с виду, пока Роберт не сказал мне, что опять собирается в Гринхилл. Ему надо было встретиться с адвокатом Кейт, сказал он, и уладить какие-то финансовые вопросы, так что его не будет неделю. Я расстроилась, но решила, что, может, и к лучшему для него на время отвлечься от работы, так что просто поцеловала его на прощанье и отпустила. Он летел самолетом; вылетал, когда я была на занятиях, поэтому я не смогла подкинуть его в аэропорт. Он действительно вернулся через неделю, явился вечером, очень усталый, принес с собой незнакомый, дорожный запах — нечистый и в то же время какой-то экзотический. Он проспал два дня.

На третий день он вышел по какому-то делу, а я бесстыдно (или со стыдом) перерыла его вещи. Он еще не разобрал их, и я нашла счета на французском, что-то с упоминанием Парижа, отель, ресторан аэропорта Де Голль. В кармане куртки завалялся скомканный билет «Эр Франс» и паспорт, которого я раньше не видела. Большинство людей ужасно выглядит на паспортных фотографиях, но Роберт был великолепен. В его вещах я нашла обернутый в бумагу пакет, а в нем пачку писем, перевязанных ленточкой, очень старых писем, кажется, по-французски. Прежде я их не видела. Я задумалась, не имеют ли они отношения к его матери, старая семейная переписка, или он раздобыл их во Франции. Увидев подпись на первом листке, я пережила долгое кошмарное мгновение, а потом сложила и положила обратно.