Похищение лебедя

При этой мысли меня пробрала дрожь, сначала удовольствия: ее пальцы на моей шее и между бедрами, мои ладони на ее груди, знакомой пока только по теням под блузкой. Потом дрожь стыда: мои годы, обнаженные под светом лампы над кроватью, мое давнее забвение любви, возможная неудача, ее разочарование. Мне пришлось прогнать из головы мысль о Кейт и мысли о Роберте над каждой из них, над Кейт и Мэри. Что я делаю здесь с его второй женщиной? Но она уже была для меня чем-то иным, собой. Разве я мог не быть с ней?

— О господи… — сорвалось с моего языка.

Мэри глянула на меня, не донеся вилки до рта, занавесь волос соскользнула с ее плеча.

— Ничего, — сказал я.

Она спокойно и уверенно пила воду. Я в душе благословил ее за то, что она не принадлежит к числу женщин, постоянно требующих отчета: «О чем ты думаешь?» Она наблюдала за мной, явно озадаченная, но молчала. Она, тепло подумал я, из тех женщин, что и не хотят знать всего. Она очертила вокруг себя собственную сферу блистательной отстраненности.

После ужина мы молча вместе поднялись наверх, словно лишившись дара речи: я не решался взглянуть на нее в те секунды, когда отпирал дверь нашего номера. Я гадал, не подождать ли в холле, пока она побывает в ванной, и решил, что еще неудобнее спрашивать, остаться мне снаружи или войти с ней. Поэтому я следом за ней прошел в наш общий номер и не раздеваясь лег на кровать со старым номером «Вашингтон пост», пока она принимала душ за закрытой дверью ванной. Она вышла в халате, предоставленном отелем, а поверх него веером рассыпались влажные волосы. Лицо и шея у нее были красными. Мы замерли, уставившись друг на друга.

— Я тоже приму душ, — сказал я, пытаясь сложить газету и непринужденно положить ее на кровать.

— Хорошо, — согласилась она.

Голос был чужим и далеким. Она жалеет, подумалось мне; жалеет, что согласилась поехать, поставила себя в такое положение. Теперь она чувствует себя, как в ловушке. И я вдруг жестко подумал: очень жаль, но раз уж мы оба здесь, нам так или иначе придется через это пройти. Я встал, больше не пытаясь заговорить с ней, снял ботинки и носки, ноги мои на светлом ковре выглядели жалкими и тощими. Я достал из чемодана туалетный набор, а она отодвинулась в угол, пропуская меня в ванную. С чего я взял, что из этого что-нибудь выйдет? Я тихо закрыл за собой дверь. У мужчины, отразившегося в зеркале, был, возможно, еще один недостаток: он не был Робертом Оливером. Ну и к черту Роберта. Я разделся, с усилием отводя взгляд от серебристой поросли у себя на груди. По крайней мере я сохранил форму, пробежками накачал мускулатуру, только ей теперь ее не почувствовать. В конце концов нет необходимости через что-то там проходить. Историю Мэри не повернешь назад. Глупо было и пытаться.

Я вымылся под тугим душем обжигающей до боли водой, намылил гениталии, хоть она, может быть, их и не коснется. Тщательно выбрил перед зеркалом свой немолодой подбородок и надел второй халат. («Если вам понравились наши халаты, вы можете увезти такой с собой домой! Спрашивайте в магазине отеля!» — и умопомрачительная цена в песо.) Я почистил зубы и причесал вытертые полотенцем волосы — сколько их осталось. Мне уже слишком поздно впускать кого-то в свою жизнь, тем более всерьез, это же ясно. Я гадал, как нам обоим удастся уснуть, не занявшись любовью. Еще не поздно попросить для себя отдельный номер, оставлю ей двуспальную кровать и возьму с собой чемодан, пусть спокойно отдыхает в одиночестве. Я надеялся, что нам удастся разойтись по номерам, что бы это ни значило, не поссорившись, достойно и прилично. Я выберу подходящий момент, чтобы сказать ей, что все пойму, если она решит уехать из Акапулько раньше. Уговорив себя и на пару секунд сжав руку в кулак, чтобы успокоить дыхание, я позволил себе открыть дверь ванной, хоть и жаль было покидать свою залитую паром гавань ради подобного разговора.

К моему удивлению, в комнате было темно. В первую минуту я решил, что она сама все решила, перебравшись в другую комнату, но потом рассмотрел смутно белеющий силуэт — она сидела на краю кровати за пределами полосы света из ванной. Волосы у нее сливались с темнотой, а очертания обнаженного тела расплывались. Я окоченевшими пальцами выключил свет в ванной, сделал два шага к ней и только тогда догадался снять халат. Я бросил его на стул или туда, где, кажется, был стул, и в несколько неуверенных шагов добрался до нее. Даже теперь у меня не хватило решимости протянуть к ней руки, но я почувствовал, как она поднялась мне навстречу, так что ее теплое дыхание коснулось моих губ, и тело ощутило тепло ее кожи. Я только теперь заметил, как замерз. Я годами замерзал. Ее руки двумя птицами опустились на мои холодные голые плечи. Потом она медленно заполнила остальные пустоты — мой онемевший рот, пустоту в груди, пустые руки.