Похищение лебедя

— Когда я дошел до конца, я бы сказал, лицо его было очень… мрачным. Я ждал, что он заплачет. Потом он произнес странные слова, но как бы про себя: «Они ведь жили, верно»? А я сказал, да, когда читаешь старые письма, понимаешь, что люди из прошлого действительно жили, и это очень трогательно. Я сам был тронут, читая их вслух незнакомцу. Но он сказал: нет-нет, он имел в виду, что они действительно жили, а он — нет. — Генри Робинсон, не сводя с меня глаз, покачал головой. — Тогда я начал подозревать, что он немного не в себе. Но я, знаете ли, привык иметь дело с художниками. Од была очень странной в отношении к своей матери и ее картинам, это мне в ней и нравилось. — Он помолчал. — Прежде чем мы распрощались, Роберт сказал мне, что письма помогли ему лучше понять, каких картин хотела бы от него Беатрис. Он сказал, что посвятит свои работы ее жизни, ее памяти и ее чести. Он говорил как человек, влюбленный в мертвую, как вы выразились, — я понимаю, что вы имеете в виду, доктор. И сочувствую.

Наблюдая за ним, я чувствовал его былую подвижность и сохранившийся до сих пор острый ум; двадцать лет назад, беседуя со мной, он бы прохаживался по комнате, трогая корешки книг, поправляя картины, обрывая пожелтевшие листья с цветов. Может быть, Од Виньо была такой спокойной и сдержанной, как на двух виденных мною портретах — проницательная, полная достоинства женщина. Я представлял их вместе: энергичного, обаятельного молодого мужчину, наверное, дарившего ей чувство полноты жизни, и уверенную, довольно высокомерную женщину, которую он обожествлял.

— Роберт больше ничего не говорил?

Робинсон пожал плечами.

— Ничего, насколько я помню. Но память у меня уже не та. Он быстро ушел. Очень вежливо поблагодарил меня и сказал, что этот визит навсегда останется в его работах. Я не ожидал, что увижу его еще раз.

— Но был и второй раз?

— Это был неожиданный и значительно более короткий визит. Он не написал мне заранее, и я не знал, что он в Париже. Однажды раздался звонок, Ивонна открыла и ввела Оливера. Я был поражен. Он сказал, что приехал в Париж за материалами для работы и решил повидать меня. У меня к тому времени было больше проблем: я стал плохо ходить и страдал забывчивостью. Вы знаете, что мне в этом году исполнилось сто лет?

Я кивнул:

— Поздравляю.

— Это случайность, доктор Марлоу, а не заслуга. Как бы то ни было, Роберт вошел, и мы поговорили. Один раз мне понадобилось в туалет, и он помог мне дойти: Ивонна говорила по телефону на кухне. Он был очень сильным. Но, видите ли, я запомнил все это, потому что примерно неделю спустя стал искать письма, а они пропали.

— Где вы их хранили? — небрежно спросил я.

— В этом ящике — он пальцем указал на секретер у дальней стены. — Можете заглянуть, если хотите. В нем теперь почти ничего нет. — Он накрыл ладонями лежавшие на коленях письма. — Теперь я могу положить их на место. Я знал, что это Оливер, потому что у меня бывает мало гостей, а Ивонна их никогда не трогала, она знала, как я к ним отношусь. Видите ли, я отдал все картины Беатрис десять лет назад. Все, кроме «Похищения лебедя». Они в музее Мантенон. Я знаю, что в любой момент могу умереть. Од хотелось, чтобы они остались у нас, но я должен был их сберечь и сделал все, что мог. «Похищение лебедя» — другое дело. Я все еще не знаю наверняка, как с ним поступить. В первые минуты в первый визит Роберта Оливера я думал, что мог бы когда-нибудь отдать картину ему. Слава богу, не отдал. Письма — все, что осталось от любви Од к ее матери. Они для меня драгоценны.

Я скорее почувствовал, чем увидел гнев, так сдержанно выраженный стариком.

— А вы пытались их вернуть?

— Конечно. Я написал Оливеру на адрес, который он мне оставил, но через месяц письмо мне вернули. С надписью, что названное лицо по этому адресу не проживает.

Возможно, разгневанная, верная себе Кейт.

— И больше вы не получали от него известий.

— Получил. Думаю, от этого стало еще тяжелее. Он прислал мне письмо. Единственное, что лежит теперь в этом ящике.

Глава 99 МАРЛОУ

Под взглядом Генри Робинсона я поднялся и медленно прошел к указанному им секретеру. Я чувствовал себя как во сне в этой переполненной вещами квартире, рядом с вековым старцем, роясь в прошлом пациента, не только совершившего нападение на произведение искусства, но, как теперь выяснилось, еще и похитившего личную переписку. И все же я не мог заставить себя осудить Роберта. Вновь я почувствовал разрыв во времени между Америкой и Европой; я вдруг вспомнил руки Мэри, и мне захотелось домой, к ней. Потом я вспомнил, что она не у меня дома, а у себя. Что такое четыре ночи и один завтрак для молодого свободного человека? Я ослабевшими пальцами выдвинул ящик.

Внутри лежал конверт с датой: за несколько недель до нападения Роберта на «Леду». Обратного адреса не было, только вашингтонский штемпель, международная почта. Внутри сложенный листок бумаги.