Потом Роберт подошел ко мне, и минуту я смотрела на него, охватив взглядом все большое, не худое, но и не отяжелевшее тело, свободные движения мускулов под рубахой и штанами. Одежда выглядела неряшливее, чем обычно, как видно, он был особенно неаккуратен с красками, потому что на закатанных рукавах виднелись пятна красного цвета, а брюки цвета хаки были замазаны серым и белым. Я видела, что кожа на лице и шее начинает стареть, видела мешки под глазами, глубокий взгляд, густые волосы, ангельские кудри, подернутые серебром, и какой он большой, далекий, самодостаточный и одинокий. Мне хотелось вскочить, броситься к нему, но ему самому следовало сделать первый шаг. Вот я и сидела как сидела, чувствуя себя совсем маленькой, замкнутой в раму дверей: не высокого роста, слишком уж опрятной особой с прямыми волосами, о которой он забывал ради своего великого творчества, и которая чувствовала себя, почитай, никем. Он даже забыл рассказать мне, к чему так упорно стремится.
Он остановился на ступеньке.
— Я только хотел кое-что забрать.
— Прекрасно, — сказала я.
— Ты хочешь, чтобы я вернулся? Я скучаю по тебе и по детям.
— Если ты вернешься… — заговорила я сдавленным голосом, стараясь, чтобы он не дрожал, — …это будет настоящее возвращение или ты и дальше собираешься жить с призраком?
Я думала, он снова рассердится, но он, помолчав минуту, сказал только:
— Оставь это, Кейт. Тебе не понять.
Я чувствовала, что стоит мне выкрикнуть: «Это мне не понять? Мне не понять?!», и я уже не смогу остановиться, так и буду вопить на глазах у матери и детей. Вместо этого я до боли вцепилась пальцами в книгу и дала ему подняться по ступенькам и вернуться обратно с вошедшим в пословицу чемоданом, точнее, старой сумкой, хранившейся у нас в шкафу.
— Меня не будет несколько недель. Я тебе позвоню, — добавил он.
Он подошел и расцеловал ребят, подбросил Оскара в воздух, не замечая, что его мокрые одежки намочили рубаху. Он тянул время. Я ненавидела даже его боль. Потом он сел в машину и уехал. Только тогда я задумалась, как же он пропустит несколько недель работы. Мне не пришло в голову, что он и работу может бросить.
Оказалось, это был один из последних дней, когда моя мать оставалась прежней. Ее врач позвонил нам и сообщил, что у нее лейкемия. Можно было попробовать радио- и химиотерапию, но от нее, скорее всего, будет больше мучений, чем пользы. Она решила изучить брошюру об уходе в хосписе и, выходя, пожала мне руку, поддерживая меня в моем горе.
Глава 37
КЕЙТ
Тут я кое-что пропущу. Эту часть я пропущу, но мне хочется описать возвращение Роберта. Я позвонила ему в тот же вечер, и он вернулся на шесть недель, за которые моя мать совсем истаяла. Оказалось, что он уехал всего-то в колледж, хотя он так и не рассказал мне, где тогда ночевал — может быть, в студиях или в одном из пустовавших коттеджей. Я не знала, свободен ли наш прежний дом. Может быть, он спал среди семейных призраков, на груде одеял на полу, в комнате, куда мы привозили новорожденных Ингрид и Оскара.
Когда он вернулся на время, чтобы помочь мне, то устроился в своей студии, но был спокоен и добр и порой вывозил детей на прогулки, позволяя мне посидеть с матерью, принимавшей болеутоляющие и все больше времени проводившей в дремоте. Я думала, мы с Робертом вместе будем ждать времени, когда приедут сиделки из хосписа. Все было улажено, мать даже помогала мне все устроить: она скажет мне или подаст знак, и я наберу номер телефона, позвоню с кухни.
Но потом остался только Роберт, и это был настоящий финал нашего брака, если не считать прежних окончаний, и звонков, которые становились все реже после того его исчезновения, когда он отправился в Вашингтон; и дня, когда я оформила заявление о разводе и целый год оставляла нетронутым его кабинет; и моего решения наконец разобрать его, и убрать с глаз его полотно с мисс Меланхолией, как бы ее ни звали; и даже минуты, когда я узнала, что он бросился с ножом на музейное полотно и попал за это под арест; и когда потом услышала, что он согласился лечь в психиатрическую клинику. И когда закончилась его страховка, то я поняла, что хочу хоть немного помогать его матери оплачивать счета за лечение и все еще желаю ему выздоровления, если оно возможно, чтобы он смог когда-нибудь прийти на выпускной бал и на венчание наших детей.
Люди, чьи браки не распадались, чьи супруги умирали, а не уходили или не были покинуты, не знают, что брак редко оканчивается раз и навсегда. Это как иные книги — переворачиваешь последнюю страницу и думаешь, конец истории, но дальше идет эпилог, и тебе предоставляют воображать или догадываться, как герои живут без тебя, дорогой читатель. И даже почти забыв книгу, все еще гадаешь, что же было с ними дальше.