Похищение лебедя

Она громко рассмеялась.

— Теперь, когда мы поговорили о «моем» Роберте, расскажите, какой он с вами.

Я рассказал, честно и подробно, еще острее чувствуя, что нарушаю право на врачебную тайну пациента. Так оно и было. Я, конечно, не пересказывал ей ничего из услышанного от Кейт, но многое рассказал о поведении Роберта с тех пор, как тот попал к нам. Средство — этот рассказ — должно было оправдаться целью. Мне предстояло еще о многом ее расспросить, а имея дело с таким умным и проницательным человеком, за это право приходилось расплачиваться вперед. Я закончил уверением, что мы тщательно наблюдаем за Робертом и в настоящее время ему ничто не грозит, и что он не выказывает намерения нанести вред себе или кому-либо еще, хотя и попал к нам за попытку порезать картину.

Она слушала внимательно, не прерывая меня вопросами. Ее большие ясные глаза смотрели прямо. Они были странного цвета, как вода — я запомнил их еще с музея, — а темный ободок вокруг мог оказаться искусно наложенной косметикой. Она тоже была в состоянии разговорить камень, я ей так и сказал.

— Благодарю вас, приятно слышать, — отозвалась она. — Я, по правде сказать, когда-то подумывала стать психотерапевтом, но это было давно.

— А стали художником и преподавателем, — наугад предположил я, и она удивленно уставилась на меня. — О, не так уж трудно было догадаться. Я видел, как вы изучали «Леду», под острым углом, вблизи — так делают художники, да еще, пожалуй, искусствоведы. Я не представляю вас в роли лектора — вам бы это быстро наскучило. Значит, вы сами преподаете живопись или занимаетесь чем-то, связанным с изобразительным искусством, ради заработка, и вас отличает уверенность прирожденного учителя. Я пока не слишком далеко зашел?

— Верно, — согласилась она, хлопнув ладонью по колену. — А вы тоже художник, вы выросли в Коннектикуте, и та картина над очагом наверняка вашей работы, это церковь родного городка. Хорошая картина, вы серьезно этим занимаетесь и вы талантливы, как сами прекрасно знаете. Ваш отец, священник весьма прогрессивного толка, мог бы гордиться вами, даже если бы вы не ушли в медицину. Вас особенно интересует психология творчества и нарушения, от которых страдают многие творческие и даже блестяще одаренные личности, такие как Роберт, поэтому вы обдумывали, не посвятить ли ему свою очередную статью. В вас необычным образом сочетается ученый и художник, поэтому вас интересуют подобные вопросы, хотя сами вы вполне эффективно сохраняете душевное равновесие. Помогают упражнения — пробежки и работа на свежем воздухе, вы занимаетесь этим постоянно, потому и выглядите на десять лет моложе своего возраста. Вам нравятся логика и порядок, они вас поддерживают, поэтому не так уж важно, что вы живете один и так много работаете.

— Перестаньте! — я зажал ладонями уши. — Откуда вы все это знаете?

— Интернет, понятное дело. И ваша квартира, и наблюдение за вами. А на картине в правом нижнем углу инициалы. Сложите информацию из трех источников, вот все и получится. Кроме того, в детстве Артур Конан Дойл был моим любимым писателем.

— И у меня тоже.

Мне очень хотелось дотронуться до ее руки с тонкими, нежными пальцами без колец.

Она все улыбалась.

— Помните, как Шерлок Холмс определял профессию и характер человека — и его прошлое — по забытой в комнате трости? А в моем распоряжении была целая квартира. К тому же у Холмса не было интернета.

— Мне кажется, вы больше, чем кто бы то ни было, способны помочь мне в случае с Робертом, — медленно проговорил я. — Не согласитесь ли рассказать о вашей жизни с ним?

— Все?

Она смотрела куда-то мимо меня.

— Извините. Я имел в виду то, что, по-вашему, может оказаться полезным для понимания его характера. — Я не дал ей времени раздумывать над согласием или отказом. — Вы знаете что-нибудь о полотне, на которое он набросился?

— О «Леде»? Да, хотя не так уж много. Отчасти это просто догадки, но я собирала информацию.

— Что вы делаете сегодня вечером, мисс Бертисон?

Она склонила голову набок и тронула губы кончиками пальцев, словно удивляясь, что они продолжают улыбаться. Когда она повернулась ко мне, тени под ее прозрачными глазами стали отчетливее, как тени на снегу — «эффект снега». Кожа у нее была очень бледной. Она сидела очень прямо в своем темном блейзере, красивые колени и бедра в полинявших джинсах выделялись на фоне моей софы, хрупкие плечи были приподняты, как перед ударом. Эта молодая женщина горевала неделями, а может быть, и месяцами, и ей не осталось двух детей в утешение. Я снова почувствовал гнев на Роберта, внезапный отход от врачебной беспристрастности. Однако она не сердилась.

— Вечером? Ничего, как обычно. — Она сложила ладони. — Можем поужинать, только каждый платит за себя. И пока не просите меня больше рассказывать о Роберте. Я лучше напишу, если вы не против, тогда мне не придется плакать перед совершенно чужим человеком.

— Я просто чужой, — поправил я, — а не совершенно чужой, не забудьте, мы уже встречались в музее.