Похищение Луны

И, вынув изо рта чубук, он указал им на худощавого старика, который, обхватив руками колени, примостился на обрубке дерева. Острый, как у лисы, нос Темура придавал ехидное выражение его узкому лицу. У него был зоб с добрую тыкву.

Время от времени он вступал в беседу с Кац Звамбая, и видно было, что они сходились во взглядах.

— Ааду, ааду, — поддакивал Темур гостю, возмущенно что-то рассказывавшему.

И опять, и опять: «Ааду, ааду!»

Я с интересом вслушивался в сванскую речь, в этот удивительно мужественный язык, так отличающийся от других языков картвельских племен.

Мы с Джокиа выходим посмотреть, как устроены лошади на ночь.

На дворе темно, неистовствует ветер. Шумят сосны, точно морские волны в прибой. Воют овчарки. Женщины с засученными рукавами гремят подойниками.

Двое молодых парней с кинжалами вносят в сени зарезанного барана. В гостиную загнали скот; коров и быков разместили по стойлам, расположенным полукругом вдоль стен.

Здесь предпочтение тоже отдавалось старшим, из первого стойла высунул голову вол-вожак с толстой шеей, с отвислым подбородком, с широкой губой. Он был похож на старого министра, вышедшего в отставку.

Вскоре к завыванию собак, громкому разговору мужчин и крикам ребятишек присоединились топот и мычанье животных, глядевших на нас из стойл. Старые волы меланхолично пережевывали жвачку.

Женщины зажгли еще несколько сосновых лучин; мятущееся пламя озарило подвешенные вдоль стен окорока, ляжки коров и коз, заготовленные на зиму. Почерневшие от копоти, они имели причудливый вид.

Сели за ужин. Женщины и молодые мужчины с заложенными за пояс полами чох разносили горячие кукурузные хлебца с запеченным сыром и баранье мясо.

Кора Махвш сел в резное кресло. Перед ним поставили треногий столик и подали ему баранью голову. Наполнив водкой чару старшего в роде и обратившись лицом к Востоку, он перекрестился и благословил трапезу.

Зажгли еще несколько лучин, и я с новым интересом стал разглядывать Кора Махвша. Неоспоримым, недосягаемым величием веяло от библейской бороды Кора Махвша и от всей его могучей фигуры. (На востоке немыслим вождь племени, рода или фамилии без такой величавой наружности.);

У глубоко одряхлевшего Махвша были удивительно выхоленные борода и усы, чуть пожелтевшие около рта. Украшенный серебряным чеканом кинжал его был. шириной в ладонь.

А пояс! Уж и не спрашивайте про пояс. Он весь усеян серебряными фигурками в виде морских ракушек. Сбоку висит пороховница. Чоха на Махвше мышиного цвета, и такого же цвета высокие сванские ноговицы.

Махвш изъяснялся на мегрельском языке лучше, чем на грузинском. Мне нравилось, что он то и дело вставлял в свою речь слово «джесмимо», что значит: «послушай». Это «джесмимо» очень оживляло его многословную, неторопливую речь.

Иногда Махвша одолевал кашель. Тогда он наклонял голову до самых колен, а потом рукавом чохи вытирал заслезившиеся глаза и опять принимался за свое «джесмимо».

Наконец наступила пора сна. Женщины вышли в соседнюю комнату. Я и Арзакан опять оказались рядом.

Чтобы помочь нам разуться, хозяева прислали Саура, самого младшего внука Махвша. Выяснилось, что Саур комсомолец и учится в Тбилиси.

Он беспрестанно улыбался, скаля свои ослепительно белые зубы. На длинной и гибкой, как у серны, шее висел револьверный шнур, на голове сванская шапка ястребиного цвета; на правой щеке виднелся шрам от кинжала.

Я и Арзакан не воспользовались его услугами, сказав, что разуваемся всегда сами.

С разгоревшимися глазами Саур вспоминал Тбилиси, майские праздники, газеты, книги, театры…

Мужчины уже лежали в постелях, разостланных вдоль стен. Лишь Кора Махвш и Тараш Эмхвари оставались у очага.

Тараш Эмхвари повествует стотридцатилетнему старцу, никогда не видевшему аробного колеса, о самолетах, о радио, о химии, о больших городах Европы.

Мужчины, лежащие вокруг нас вповалку, громко храпят. Вздыхают, сопят быки и коровы. Резкий запах скотины. Он всегда будит во мне какое-то первобытное чувство, чувство дикаря.

Самогонка из бузины вызвала у меня изжогу… Начинает одолевать хмель. Кружится голова. Подо мной разостланы турьи шкуры, турьими же шкурами я укрыт, и блохи свирепо набрасываются на меня. Так нахально прыгают они по моему телу, так бесцеремонно кусают, точно уже покинула меня душа и пришло мне время быть обглоданным всякой тварью.

Вскоре и Эмхвари оставил Кора Махвша, задремавшего в своем кресле.

Саур бросился помочь Тарашу разуться, но тот отказался и принялся сам стаскивать с себя присохшие к ногам сапоги.

Пыхтит Тараш Эмхвари, поплевывает на руки, капельки пота выступают у него на лбу.

Я думал, что Арзакан заснул. Вдруг слышу смех.

— И всегда так мучается, бедняга, перед тем как лечь спать. Впрочем, с тех пор как мы скрылись из Окуми, он разувался не более трех раз.

Не успел Тараш Эмхвари лечь, как тотчас же начал ворочаться: видно, и его не щадили блохи.

— Тебе ведь очень нравилась Сванетия Махвшев. Вот и наслаждайся романтизмом, если можешь — злорадствует Арзакан и яростно почесывается.

Саур обещает завтра переселить нас в башню, где, по его словам, нету блох.