Похищение Луны

А сейчас раздобыть бумагу для книги так же легко, как и ее напечатать. Приходится признать, что Гутенберг с какой-то стороны причинил ущерб человечеству, открыв бездарностям дорогу в литературу.

У меня был друг индус. Я видел у него одну-единственную книгу — «Гимны Ригведы». Только ее он и читал.

«Надо, — говорит он, — реже пропускать в свое сознание чужие мысли. Иначе развратишься. Надо меньше воспринимать извне, но больше сосредоточиваться над воспринятым».

А буржуазная цивилизация, — продолжал Тараш Эмхвари, — для того лишь и выдумана, чтобы рассеивать мысль. Эти бесчисленные книги, кино, театры, ревю… Вряд ли на всех платанах этой аллеи найдется столько листьев, сколько книг выпускают в Европе за один сезон.

Потому-то ни в какую другую эпоху человек не бывал так сбит с толку, как в нашу.

В средние века писали немногие и немного, но писали хорошо. А наш век так наводнен бездарностями, что таланты тонут среди них.

Если собрать воедино всю греческую поэзию, она по своему объему не превысит продукцию одного нынешнего плодовитого писателя. Да и такого пустословия в старину не было слышно.

А сколько самых доподлинных глупостей вещается с кафедр европейских университетов!

Европейская буржуазия и к просвещению подходит со спекулятивными целями, поэзию же превратила в орудие своей политики.

Древние греки начинали воспитание с того, что учили молодежь ходьбе. Учили просто ходить, просто говорить и мыслить.

Как просто и естественно, под такими вот прекрасными платанами встречались в Греции ученики с мастерами, усаживались на земле и беседовали о жизни, смерти, любви…

Каролина взяла из рук Тараша книгу, напечатанную на желтоватой, как пергамент, бумаге.

— Ах, я думала, что это на немецком языке, — разочарованно сказала она, вглядываясь в очертания греческих букв. — Эти буквы похожи на грузинские, не правда ли? Почитайте нам что-нибудь.

— Что же вам прочесть?

— Да что попало. Ведь я не умею читать по-гречески.

Каролина по-ребячьи положила палец на страницу, и Тараш стал наспех переводить отрывки из «Федра»:

«Сократ. Мы ведь указали, что любовь есть своего рода неистовство.

Федр. Да.

Сократ. А неистовство бывает двоякое: одно проистекает от человеческих заболеваний, другое — вследствие божественного отклонения от обычного нормального состояния.

Федр. Так.

Сократ. Божественное неистовство мы разделили на четыре части между четырьмя богами: мантическое вдохновение мы приписали Аполлону, телестическое — Дионису, поэтическое — музам; четвертый вид вдохновения Афродиты и Эроса мы назвали эротическим неистовством и признали его за наилучший».

— Значит, и вы находите, что любовь есть не что иное, как неистовство? — перебила Каролина.

— Безусловно, — ответил Тараш и взглянул на Тамар. Взглянул так смело, что девушка смутилась. Ее длинные веерообразные ресницы задрожали. Румянец внезапно залил лицо и схлынул.

Чтобы скрыть эту безмолвную беседу с Тамар, Тараш поспешно сказал:

— Я прочту вам другое место, — и стал перелистывать книгу.

«…Но величайшее из благ от неистовства в нас происходит по божественному дарованию… Действительно, пророчица в Дельфах и жрицы в Додоне, будучи объяты неистовством, много прекрасного для Эллады свершили и в частном обиходе и в общественной жизни, находясь же в здравом уме, мало или ничего…»

Пробежав взглядом несколько строк, Тараш Эмхвари продолжал:

«Вдохновение и неистовство третьего рода, от муз исходящее, охватив нежную и чистую душу, пробуждает ее мечтой и приводит в вакхическое состояние, которое изливается в песнях и во всем творчестве, украшает бесчисленные деяния старины и воспитывает потомство, освещая ему путь…»

МИСОУСТ

Каролина поднялась со скамьи, собираясь домой. Тамар хотела последовать за ней, но Каролина, заметив, что девушке было приятно сидеть здесь, под платаном, остановила ее:

— Зачем тебе торопиться? Подожди, пока придет вечерний поезд, и захвати газеты.

— Непременно приходите завтра обедать, — уходя, обратилась она к Тарашу.

Тот поблагодарил, не ответив, однако, ни да ни нет.

— Не надо сидеть, лучше пройдемся, — сказала Тамар, когда Каролина скрылась из виду.

Долго шли они в молчанье. Прошли всю чинаровую аллею, не встретив никого из знакомых.

Тарашу было радостно идти с Тамар. Время от времени он окидывал взглядом ее профиль, ожидая, чтобы она заговорила первая. Впрочем, ни он, ни она не ощущали неловкости от этого молчания.

Они вышли за город.

На шоссе было пустынно.

— Почему ты всегда грустна, Тамар? Что с тобой?

Тамар не ответила. Она думала о дневнике Тараша, «бледноликой» Элен Ронсер.

— Знаешь, — продолжал Тараш, — мне кажется, что нашу молодежь портят плаксивые стихи и романы, где герои всегда печальны и разочарованы в жизни, а если влюбляются, то обязательно безнадежно. Надо бы в один прекрасный день собрать в кучу все эти романы и сжечь.

— А разве ты сам не бываешь печален? Ты ведь часто жалуешься на меланхолию.