Похищение Муссолини

— Вы, господин Скорцени, должны понять: Октябрьская революция — не что иное, как хорошо спланированная диверсионная операция. Грандиозная по своим масштабам диверсионная операция, слепыми исполнителями которой оказались целые народы. Я бы даже сказал точнее: это классический пример соединения идеологической И вооруженной диверсионных операций. То, чего, поверьте мне, Скорцени, так часто не хватает операциям, затеваемым нашими парнями из СД, абвера или штаба верховного командования.

— Вы правы: армейские диверсии часто нуждаются в таком подкреплении, — по-солдатски лаконично признал Скорцени, не видя здесь предмета для более пространных рассуждений.

— А теперь относительно того, что азиатская диверсия против Европы затеяна евреями… Достаточно вспомнить: Каменев на самом деле Розенфельд, Троцкий — Бронштейн, Ленин — из той же плеяды.

— Я знаком с некоторыми работами Дитриха Эккарта[70], — учтиво сообщил министру Скорцени.

— Похвально.

— С вашими работами — тоже. Не осмелюсь считать себя знатоком ваших философских взглядов, однако на вашу доктрину: «Мы — избранные, мы — единственные люди, наши умы выдают подлинную власть духа; ум остальной части мира чисто инстинктивен и животен» — меня все же хватило.

— В таком случае вы уже знакомы с моими трудами в значительно большей степени, чем я предполагал. А что касается Эккарта, — поспешил увести разговор от своей персоны, — то ко многому из того, что им написано, особенно по поводу России, я отношусь довольно скептически. Но его не очень-то известную и популярную ныне брошюру «Большевизм от Моисея до Ленина», а также статью «Германский и еврейский большевизм» я бы все же советовал прочесть. Помня о том, какое колоссальное влияние оказал этот писатель на формирование национал-социалистских взглядов фюрера.

— При случае, господин Розенберг, — с подчеркнутой четкостью произнес Скорцени фамилию министра — «Розенберг», — тоже мало чем отличающуюся от тех, которые носили многие немецкие евреи[71].

— Да, вы не самый подходящий собеседник для человека, вынужденного много сил и времени отдавать теоретическим изысканиям в области национал-социализма, — лишь теперь едва заметно улыбнулся Розенберг. Скорцени так до сих пор и не смог понять, почему министра вдруг потянуло на этот философский диалог с ним, рядовым диверсантом.

— Это уж точно. Но есть надежда, что, немного поостыв от фронтовых дел, я все же займусь своей теоретической подготовкой. И обязательно начну с трудов Эккарта и господина Розенберга. Кстати, позвольте поинтересоваться: это правда, что накануне революции в России вы, находясь в то время в Москве, разрабатывали проект грандиозного крематория для русских — с римскими склепами, прекрасной колоннадой, ритуальными залами и прилегающим к нему кладбищем?

— Вы не могли не поинтересоваться этим, поскольку мы с вами по существу коллеги. Вы ведь бывший инженер-строитель.

— Что-то в этом роде.

— Да, rayптштурмфюрер, это правда. Одни воспринимают сей факт с улыбкой, другие с недоумением…

— Но мы-то с вами видим нечто пророческое, разве не так? — прервал его Скорцени. — В этом действительно есть что-то провидческое. Прибывший в древнюю столицу России прибалтийский немец Розенберг разрабатывает для русских проект грандиозного крематория, который только из-за традиционной русской безалаберности не был ими использован. Хотя по времени и политической ситуации оказался весьма и весьма кстати.

— Если говорить честно, я лишь потом, спустя годы, начал осозновать, что в то время моей рукой водило само провидение. Проект крематория[72] действительно был задуман с размахом и действительно приходился ко времени. Хотя, предавшись своим трудам, я был крайне плохо осведомлен о том, что на самом деле происходило тогда в Москве и вообще в России.

— В любом случае рад был познакомиться с вами, господин Розенберг. Тем более что я, простой солдат СС, представляю для вас значительно меньший интерес, чем вы для меня.

— Вы же сами только что говорили о моих провидческих склонностях: и проект крематория накануне революции, и дружба с никому не известным ефрейтором Шикльгрубером…

Розенберг умолк, и Скорцени вопросительно взглянул на него, ожидая, какие же выводы последуют из этого, довольно неприятного для него намека, и столь же неприятных параллелей.

— Как я должен воспринимать ваши слова, господин Розенберг? — довольно резко спросил он, решив, что пауза и так слишком затянулась.

— Кто знает, вдруг я говорю сейчас с королем Франконии.

— Это вы обо мне?

— Королем, императором, фюрером… Суть не в термине, а в самой сути. Более подходящей кандидатуры среди присутствующих, — обвел он взглядом высокое собрание, — я пока не вижу; Да ивы, ваше величество, очевидно, тоже.

Розенберг произнес эти слова с такой официальной миной на лице, что Скорцени понадобилось бы не менее минуты, чтобы прийти в себя и более-менее достойно, а главное, уместно отреагировать на них.

Спасло его неожиданное появление в конце зала адъютанта фюрера.

— Гауптштурмфюрер Скорцени, — почти торжественно провозгласил он.

— Слушаю.