Похищение огня. Книга 2

Для Лизы начались томительные, скучные дни. В том же благонамеренном отеле, где она поселилась, снимали комнаты обеспеченные рентами старые холостяки и вдовы. Среди них было немало сумасбродов и чудаков. Бывший педагог, как скоро узнала Лиза, в течение многих лет был влюблен в свою собственную шляпу: он обращался с головным убором, как с живым существом, называл ее «мадемуазель», клал на отдельный стул во время еды, покупал ей особое место в театрах и всячески подчеркивал вежливостью и вниманием силу своих «шляпных чувств». Брат хозяйки отеля, красивый старик с представительной внешностью патриарха, оказался знатоком и составителем ядов, которые для большей точности исследования то и дело проверял на самом себе. Каждые несколько дней все жильцы меблированных комнат бывали охвачены чрезвычайным беспокойством ожидания — останется ли жить или умрет неуемный ядоиспытатель от найденного им нового ядовитого соединения?

Знаменитый ядоиспытатель проникся к Лизе большой симпатией и однажды уговорил ее поехать к своему другу, специалисту по рыбам. Лиза очутилась в огромном стеклянном доме у озера Леман на окраине Лозанны, превращенном в необычайный аквариум, воссоздающий пестрое, узорчатое морское дно.

Щупленький, необычайно верткий старичок без всяких околичностей принялся, перебегая с места на место, восхищаться тем, что составляло главный предмет его жизни.

— Рыбы — самое прекрасное из всего существующего на земле, — говорил он, задыхаясь и просительно заглядывая Лизе в лицо. — Согласитесь, что я прав, не случайно человеческое воображение наделило искусительниц сирен рыбьей чешуей. Они полурыбы. С рыбьей чешуей и окраской не могут равняться ни животные, ни тем более неуклюжие, бесцветные люди.

Лиза и не пыталась оспаривать слова столь вдохновенного знатока естественных наук. Но когда в течение нескольких часов подряд он читал ей лекцию о великолепии обитателей рек, озер, морей и океанов, она ощутила приступ острой меланхолии и ненависти к рыбам. На помощь ей пришел слуга с докладом:

— Господин Сазонов.

Лиза вздохнула с облегчением. Неожиданный гость избавил ее от водного многословия хозяина дома.

— Я много слышала о вас, Николай Иванович, — приветила Лиза вошедшего господина лет сорока, в претенциозном одеянии, состоявшем из чрезмерно узких светлых брюк и ярко-рыжего длинного сюртука. Большой бант под подбородком довершал вычурность его костюма. Манеры и осанка у Сазонова были барственные и внушительные. Но холеное болезненно-бледное лицо с широкими скулами, впалыми щеками казалось усталым и вместе брюзгливоизбалованным. Кожа на широком носу была словно покрыта паутинкой из лиловых и пунцовых прожилок.

Лиза знала многое о Сазонове по рассказам Бакунина и Герцена: этот человек крайних взглядов, мятущийся, участвовал в революции 1848 года в Париже и вместе с тем, в кутежах промотав свое состояние, дошел до долговой тюрьмы.

— Из России-матушки? — спросил Сазонов Лизу несколько глуховатым голосом и улыбнулся неожиданно грустной, старящей его улыбкой.

— Нет, из Лондона. Герцен говорил мне как-то, что вы были высланы из Франции в тысяча восемьсот пятидесятом году и в ту же пору Николай Первый лишил вас всех прав состояния и изгнал навечно из пределов своего государства.

— Да, было дело, — как-то смущенно ответил Сазонов и с явным беспокойством посмотрел на Лизу.

«Знает или не знает, что я под псевдонимом Штахеля печатаюсь нынче в петербургских «Отечественных записках», а не в «Современнике», где всем заправляет Чернышевский?» — подумал он. Но нет, Лиза ничего об этом не знала. Сазонов быстро успокоился.

— Для лучшего знакомства не угодно ли вам прочесть на досуге, как мой друг, почтеннейший Флокон, заступался за меня в своей газете. Я ведь тоже был ее редактором в тысяча восемьсот сорок восьмом году и ведал иностранным отделом. Да, это были лучшие дни жизни человечества, горячие, неповторимые годы.

Сазонов достал из сафьянового портфельчика измятый номер «Реформы» далекого 1850 года и отдал его Лизе. Он не скрывал, что гордился своим прошлым. Только днем позже Лиза прочла статью во французской газете о своем новом знакомом:

«Гражданин Сазонов, русский демократ, мирно жил во Франции в течение десяти лет; он женился здесь и три месяца тому назад предложил нам свое сотрудничество в деле всеобщего возрождения. Его обвинили в том, что он злоупотребил правом убежища, вмешиваясь во внутренние дела приютившей его страны. Это — или ошибка, или ложь. Сазонов занимался иностранной политикой, а так как теперь вся европейская политика совершается на севере, то кто же лучше, чем северянин, мог объяснить ее главную идею и цель. К этому прибавили упрек, несколько странный в демократической республике, в том, что русский изгнанник участвовал в великом демократическом европейском комитете. Этот комитет никогда не существовал. Наш гость был редактором «Реформы». «Реформа» приговорена к смерти».