Похищение огня. Книга 2

— Барон Осман кидает нам подачки с барского стола, чтоб не подохли с голоду. А мы трудимся с рассвета до сумерек.

— Так было, есть и будет, покуда императоры и прочая нечисть будут управлять страной, принадлежащей всему народу, — веско произнес Жан, окидывая сидевших за столами людей цепким, острым взглядом.

На мгновение все стихли, завороженные столь смелыми словами.

— Ты на что намекаешь? — вдруг спросил худой человек в одежде простолюдина и серой кепке, которую он но снял, хотя давно уже сидел за столом, изредка прихлебывая из кружки кислый сидр.

— А я не намекаю, я говорю прямо то, что думаю. Нет для нас иного выхода на волю, кроме рабочей революции.

— Ого, вот ты каков, — тихо огрызнулся человек в кепке; но Жан не слыхал его слов. К нему подошел старик с седой головой, изможденным лицом, на котором поражали молодые, дерзкие, умные глаза.

— Ты сын Иоганна Стока, — сказал он, присаживаясь к столу Жана. — Я не раз видал тебя, паренек, да нн решил тогда, нужно ли знакомиться. Бывает, что дети но стоят своих родителей. Но ты не таков. Я хорошо знал твоего отца. Это был человек. Мы жили в одном домишке на улице Вожирар. Ты, верно, слыхал: Кабьен, Красоцкий и я.

— Значит, вы и есть итальянец-прядильщик по имени Пьетро. Мой отец и Кабьен искали вас в годы революции и решили, что вы погибли. Отец говорил: такие, как он, своей смертью но умирают.

— Иоганн знал толк в людях, но время умереть для меня еще не настало. Сейчас люди, как никогда, нужны, много нас погибло. Я еще могу пригодиться. Сегодня ночью я отправляюсь на родину. Ты, верно, слыхал о доблестной тысяче Гарибальди?

— Теперь будет уже тысяча и один? — улыбнулся Жан. — Газеты вопят, что война с Австрией на носу. Наш цезарь обязательно ввяжется в это дельце. Трон его качается, нужно укрепить сиденье.

— Ты прав. Он хочет показать, что был карбонарием, когда участвовал в заговоре братьев Бандьера и едва унес целыми свои кости. Сейчас ему выгодно похваляться этим перед итальянцами. Пускай! Нам тоже это на руку. Хоть с самим чертом, лишь бы выгнать Франца-Иосифа с нашей родной земли. А там и его выставим пинком в зад, — горячо произнес Диверолли.

Жан, повысив голос, обратился не столько к своему собеседнику, сколько ко всем в таверне:

— Бонапарт рад случаю таскать каштаны из огня чужими руками, тут беспроигрышная комбинация: поможет сардинскому королю Виктору-Эммануилу и оттяпает за это жирный кусок. А главное — уладит все свои темные делишки внутри страны и скроет, что в казне не осталось ни гроша. Недаром Бонапарт сказал, что нет ничего легче, чем управлять французами: каждые четыре года нм нужна война, и тогда они будут довольны. Что же, после Крымской войны прошло именно столько времени.

— Замолчи, — схватил машиниста за руку итальянец. — Будь сдержан, а то дойдешь до беды. Ты забыл, что недавно издан суровый закон об охране личности императора. Легко попасть в Гвиану, но нелегко выбраться оттуда живым. Не забывай этого. Ну, а мне пора, сынок.

Жан крепко обнял Диверолли. Итальянец вышел. К машинисту тотчас же подсели рабочие. Какой-то извозчик, изрядно выпив, принялся задираться и возносить Наполеона III. Завязался спор. Слегка охмелевший от нескольких рюмок аперитива, Жан вспылил.

— Наполеон поднялся оттого, что французский народ пал. Его слава — наш позор! — крикнул он.

— Врешь, — сказал владелец таверны, — император выиграл войну в тысяча восемьсот пятьдесят шестом году. Он отличный воин, дипломат и правитель. При нем у рабочих всегда хлеб и жирный суп на столе. Я считаю, что он достойный преемник своего дяди.

— Кнутолюбцы, — рассвирепел Жан, окончательно потеряв самообладание.

— Глядите, парень от похвалы императору взбесился, как бык при виде пунцовой тряпки, — сказал многозначительно худощавый сутулый человек и надвинул до самых бровей мятую кепку.

— Вы называете великим того, кто превзошел предшественников в произволе! — вскричал Жан. — Сила кулаков не есть сила справедливости, и вы, плававшие в крови революции, братья и сыновья тех, кто жизнь отдал за ваше счастье и свободу, превозносите кого? Палача и мошенника, обманувшего народ.

В ту же ночь Жан был арестован. Управляющий министерством внутренних дел генерал Эспинас, пользуясь военной диктатурой, введенной после попытки покушения на императора, располагал отныне всей полнотой власти. Он имел право, утвержденное услужливым большинством законодательного собрания, арестовывать, ссылать, держать в тюрьме без суда каждого заподозренного в неповиновении и критике бонапартистского режима и особы императора.

Жан подпал под этот закон. Он отнесся к аресту с редким хладнокровием и проявил горячность только тогда, когда Жаннетта бросилась к нему на грудь и, заливаясь слезами, сказала:

— Миленький мой, я люблю тебя больше всего на свете и, как только мы будем вместе, буду твоей женой, что бы ни сказали об этом все кумушки Франции.