Похищение огня. Книга 2

— Как твои глаза? Кажется, тебе лучше. Наконец-то я вырвался опять к вам на несколько дней из проклятого Манчестера. Госпожа Маркс рассказала мне уже много интересного о твоей книге, а Ленхен напоила превосходным кофе. Я провел часок в обществе своих маленьких друзей. Мы выстроили великолепный вигвам и раскурили трубку мира.

Весь вечер, пока не улеглись дети, в квартире Маркса не смолкали смех и шутки. Когда Ленхен наконец удалось уложпть спать Женнихен, Лауру и Муша и укачать покашливающую хилую Франциску, собрались все взрослые члены семьи. Карл и Фридрих заметно истосковались друг по другу и сели рядом. Улыбка не сходила с их лиц. Переписка могла лишь отчасти заменить им живое личное общение. В редкие встречи они старались возместить время, прошедшее в разлуке.

В разговоре оба друга как бы ковали на огне мысли, те положения в политике, экономике, истории, которые не раз обдумывали и проверяли порознь, отделенные десятками миль. Но вначале беседа скользила лишь но поверхности. Они как бы отдыхали рядом.

— Джонс, несомненно одареннейший из чартистов, повсюду рекламирует твою корреспонденцию, Фридрих, сохраняя, однако, твое инкогнито. Завтра ты услышишь сам его мнение об этом. Кстати, я ужо писал тебе, что неудавшийся Марат — достопочтенный Гарни, любитель всяких театральных эффектов и рекламной шумихи, бесстыдно отбивает для своей газеты «Друг народа» подписчиков у Джонса. Черт знает где достает он деньги. Недавно Гарни нанял и пустил по Лондону фургон с объявлениями, призывающими подписываться на «Друга народа». Во всех витринах магазинов, хозяева которых объявляют себя социалистами, ты можешь полюбоваться рекламой газеты благородного чартиста Гарни Джорджа Джулиана.

— Думаю, что госпожа Гарни, его супруга, принимает во всех этих предприятиях самое деятельное участие. Я знавал только одну женщину столь же напористую, — сказал Энгельс. — Ты догадываешься, конечно, кого я имею в виду?

— Прелестнейшую из гадюк — Эмму Гервег, — смеясь, ответил Маркс. — Я теперь еще более убежден, что Гарни тщетно пыжится и хочет доказать, что мыслит и действует самостоятельно.

— Ты превосходно заметил, Карл, когда-то о Гарни, что в душе его живут три духа, — вмешалась в разговор Женин, — один усмирен вами, господин Энгельс, вот отчего мистер Гарни всегда отступает и как-то сжимается, когда вы с ним спорите, второй — это он сам в неприкосновенном виде, но третий и к тому же самый могущественный — это семейный дух, его достойная супруга.

— Эта дама, — заметил, смеясь, Карл, — превосходит всех героинь Шеридановой «Школы злословия». Бекки Шарп из «Ярмарки тщеславия» по сравнению с ней новорожденный младенец. Даже меня и Женни она умудрилась впутать в свои мерзкие сплетни. Эта женщина сует свои длинные руки не только в кухонные кастрюли знакомых, но и во все политические начинания мужа. Немало хороших людей уже поплатились только за то, что встречались с ней когда-либо. Но довольно об этом. Хорошо, что Эрнест Джонс другой. Несмотря на некоторую мягкость характера и частые колебания, он, несомненно, последовательный, надежный борец. Читал ли ты его новую поэму?

— Стихи Джонса очень хороши, — сказала Женни, оживившись. Она, как и Карл, любила искусство во всех его проявлениях и не уставала следить за литературой, поэзией, музыкой.

В соседней комнате раздались стоны и мучительный детский кашель.

— Франциска снова больна. У нее, по-видимому, бронхит. Как я боюсь за эту крошку! — Сказав это, Женни поспешно вышла из комнаты.

— Я разделяю тревоги госпожи Маркс, — произнес Фридрих. — Ребенок кажется мне очень слабеньким. Хорошо, если не будет воспаления легких.

Маркс помрачнел и нервно принялся отыскивать на столе коробку с пахитосками. Он тяжело вздохнул.

— Бедное дитя, — сказал Карл тихо. — Оно пришло в мир в тяжелое для нас время. Женни, произведя на свет Франциску, горестно оплакивала нашего умершего сынишку. После родов, как ты, наверно, помнить, она долго болела. Ребенок находился у кормилицы. Здесь ведь к тому же так тесно. Материальное положение мое так плачевно, что больная малютка не имеет необходимых лекарств и достаточной врачебной помощи. Если бы не ты, Фредерик, мы уже, должно быть, не существовали бы больше.

Энгельс не мог усидеть на месте. Он встал, прошелся по комнате, стиснул руки и сказал с горечью:

— Молчи, Карл. Я так мало могу сделать теперь для тебя и твоей семьи. Но терпение, друг! Когда я перестану быть всего лишь конторщиком и сделаюсь компаньоном фирмы отца, где бы она ни была — в Манчестере или Ливерпуле, все сразу изменится в твоей жизни. Я не могу дождаться той минуты, когда твоя семья будет иметь все необходимое и ты спокойно сможешь писать свою, несомненно замечательную и необходимую для нашей борьбы и победы, книгу по политической экономии. То, что ты мне показывал, превосходно и нужно миру и человечеству как воздух. Ты допишешь свой труд, чего бы нам это ни стоило, а пока…