Похищение Прозерпины

— Нет, невозможно. Нельзя бросить дело, никак нельзя.

«Вот и другой богатей жалуется и точно теми же словами», — думал я, глядя на горящий ром. Однако аргентинский собеседник почему-то не вызывал во мне симпатии, и я не стал предлагать ему вступить в члены профсоюза.

Услыхав русскую речь, к нашему столику начали подсаживаться другие члены клуба. Многие свободно Говорили по-русски; или они сами, или их родители бежали из России во время революции. Я удивился — вот, оказывается, сколько было богатых людей на Руси! Теперь они вновь собрались вместе, но уже на другом конце земного шара. Вокруг нас сидело около десяти миллионеров — детская мечта моя сбылась!

Новые собеседники засыпали нас вопросами о нашей стране. Те, кто бывал в Советском Союзе, спешили сообщить об этом. Особенно старался маленький говорливый человек, сидевший слева от меня. Он спешил выпалить свое мнение обо всем, что видел и слышал в Москве во время поездки на пушной аукцион.

— Я там рассказал один анекдот, — захлебывался от удовольствия, пушник. — Сейчас я вам его повторю. Поехал раз русский барин за границу, взял с собой Ивана. Через месяц вернулись назад. Дворня просит Ивана: «Расскажи, что видел». — «Сели это мы в чугунку, — начал Иван. — Ползем. Смотрю в окно налево-ничего; смотрю направо — ничего. Подъехали к границе, пересели на заграничную железку — летим! Смотрю налево — у… у! Смотрю направо — у… у! Побыли там, погуляли, едем назад. Опять сели в железку — летим! Смотрю налево — у… у! Направо — у… у! Подъезжаем к границе, пересели в чугунку — ползем. Смотрю налево — ничего. Направо — ничего». А дворня вздыхает: «Как это вы, Иван, хорошо рассказываете».

Рассказчик заменял некоторые слова грубо неприличными, и эта русская ругань на другом конце планеты, среди чужих людей, была почему-то очень обидной.

— Это было раньше, — вмешался в разговор Мигуэль. — Я недавно был в Москве: поезда, правда, и сейчас ходят не быстро, зато из окон есть на что посмотреть! И налево и направо, побольше, чем где-нибудь еще.

Во время рассказа словоохотливого пушника к нашему столу несколько раз пыталась подойти высокая, стройная дама, однако, услыхав крепкие слова анекдота, она каждый раз спешно ретировалась. Когда рассказчик кончил свой допотопный анекдот, она подошла к нам.

— Познакомьтесь, моя жена, — представил ее блондин, уезжавший в Соединенные Штаты.

Мы пригласили даму присесть за столик, она отказалась — компаньоны ждут играть в бридж. Черноволосая, в черных роговых очках, она держала себя достаточно надменно, разговаривала с нами свысока, с нескрываемой иронией. Расспросив, откуда мы, она вдруг спросила меня:

— Вы большевик?

— Да.

— Тогда я вас ненавижу!

Это прозвучало резким диссонансом в нашем спокойном разговоре. Что было отвечать? Признаюсь, вначале я несколько растерялся.

— А вы капиталистка? — спросил я собеседницу после некоторого раздумья.

— Да, — гордо ответила сеньора.

— Тогда я вас очень люблю!

За столом послышалось тихое хихиканье. Несколько секунд моя собеседница зло смотрела мне в глаза, затем, не говоря ни слова, повернулась и пошла из комнаты. У нее была забавная походка — при каждом шаге она заметно виляла спиной. «С таким счетом в банке она может вилять как хочет», — почему-то мелькнула у меня странная мысль.

Обед кончился, и наши соседи понемногу стали расходиться.

— За бриджем встретимся, — говорили некоторые из них.

В этот момент к нашему столу подошла пара, до этого тихо сидевшая в дальнем углу комнаты. Мы пригласили новых соседей на освободившиеся места. Невысокая женщина лет пятидесяти с правильными чертами благородного, когда-то, видимо, очень красивого лица была одета в строгий темный костюм английского покроя; она говорила мало, лишь изредка в разговоре поддерживала мужа. «Молчаливость жены — привычка Востока», — невольно появилась у меня догадка, лишь только я взглянул на ее мужа.

Это был рослый большеголовый старик, в возрасте между, шестьюдесятью и семьюдесятью годами. Даже при беглом взгляде можно было определить, что он турецкого или персидского происхождения. Вежливый, немногословный, он обладал мягкими манерами воспитанного восточного человека. Темно-серый костюм сидел на нем ладно, как влитый; носил он как раз то, что ему было к лицу.

— Иса-заде, — представился он. — Тоже из России. До революции жил в Ашхабаде.

— А кто вы по национальности? — поинтересовался Пауль.

— Родом я из Персии, но уже мой отец всю жизнь жил в России. Конечно, до семнадцатого года, — улыбнувшись, добавил бывший ашхабадец.

Иса-заде подробно расспрашивал нас о Советском Союзе, о Москве. Изредка задавала вопросы и его жена. Это были приятные собеседники, вежливые, тактичные. Их интересовали музеи, литература, старинная русская живопись; многое знали они и о советской культуре.

Несколько раз Иса-заде спрашивал о московских гостиницах; мы отвечали вскользь, не придавая этому большого значения. Когда же он еще раз спросил: «Как сейчас в Москве гостиницы? Какая лучше всех?» — я ответил:

— Спросите Мигуэля. Он недавно в них жил.