Похищение в Тютюрлистане

— Спасибо вам, — пожал ему лапку петух. Барсук важно поклонился и стал чинить часы, прислушиваясь к их больному тиканью.

«Старый холостяк потому такой и нелюдим, посватать бы его за нашу Хитраску, она бы его мигом расшевелила», — подумал петух, взбегая по крутой лестнице.

— Сколько тебе дали?

— Двенадцать дукатов.

Мышибрат свистнул. Теперь друзья держали путь к окраине города, к городскому валу.

Трава стала бурой; словно золотые монетки, осыпались листья берёз; неподалёку несколько мальчишек пускали змеев.

Друзья уселись на каменной скамье. У их ног лежал город, пропитанный лучами солнца, сонный и прекрасный. Капрал положил крыло на колено и стал считать по перьям: Прыг и Узелок не подходят, — оба большие сорванцы; маэстро Пилюля не сторгуется, — его тотчас обманут; пушкарь Пукло — благородная душа, но очень откровенен и любитель выпить. Больше некого послать к цыгану…

— А яяяя… А яяяя… — послышался голос из-под откоса, и чья-то бледная хитрая физиономия показалась снизу; ноги этого субъекта были спутаны, и по траве тащилась длинная верёвка.

— Козёл! — крикнул петух.

— Да, это яяя, — промычал, смиренно став в сторонке, козёл.

Капрал Пыпец всматривался в него и что-то обдумывал.

— Слушай, ты ведь уже давно был превращен в обычную жалкую козу, — но раскаялся ли ты в своих поступках? Можешь ли ты вновь обрести уважение и загладить свою вину, можно ли тебе доверять?

— О да, дорогие мои, ведь я столько выстрадал!

— Тогда ты пойдёшь на старый рынок, где стоит фургон цыгана Нагнётка, и купишь у него зелье, которое вернёт красоту этой девочке. Вот тебе дукаты. Но горе тебе, если ты обманешь.

— Если ты изменишь, — мяукнул Мышибрат, — мы повесим тебя на первом попавшемся суку.

— Обещаю вам, что не подведу, благодетели мои, — блеял грустно козёл. — Поклясться мне нечем, рогов уже нет.

— Знаем мы эти клятвы…

— Даю слово, что, исполню, — стонал козёл, сжимая в копыте дукаты. — Позвольте вам ножки поцеловать, — козёл склонялся ниже и ниже.

— Заруби себе на носу, мой милый: та верёвка, от которой мы тебя освободим, будет висеть на дереве и ждать тебя с нетерпением!

— О милосердные души, о золотые мои, сделаю для вас, клянусь прабабушкой Мекулой, — прошептал он, и из его узеньких глаз потекли слёзы.

— Режь, — махнул крылом петух.

И Мышибрат разрезал путы. Козёл весело сорвался с места.

— В два счёта сделаю, еще этой ночью вы получите лекарства. Честное купеческое слово.

Он сбежал со склона, пощипывая там и сям верхушки терпкого осота.

— Может быть, не стоило ему сразу давать столько денег?

— У меня не было выбора, необходимо было рискнуть, — сказал петух, вытирая вспотевший лоб. — Может быть, и у него еще осталась и честь и совесть.

Внизу протрубил рожок, послышались голоса и топот. Мальчишки сматывали верёвки. Опьянённые полётом в небесных просторах, змеи неохотно возвращались из лазури, некоторые из них садились на деревья и, обмотав ветви своими шуршащими бумажными хвостами, казалось, хотели переночевать в прохладной выси.

С крепостного вала виден был рынок, похожий на муравейник.

— Что там происходит?

Хитраска посмотрела на солнце.

— Скоро начнётся представление; разве вы не читали афиши?

— Ты права, верно, — согласились звери. — А может быть, стоит хоть одним глазком взглянуть, что будет показывать этот громила?

— Лучше держаться от него подальше, — предостерегла друзей Хитраска.

— В такой толпе, в присутствии всей гвардии, цыган нам совсем не опасен, будь мы под самым его носом…

— Ну, тогда живо, торопитесь, скоро начнётся представление, — пискнула Хитраска.

Блошиный цирк

Уже в самом начале улицы, где за порядком смотрело несколько полицейских, шумели возбуждённые толпы горожан. Стрельчатые окна уходящих в небо узких домов были открыты настежь, и в них торчало множество голов.

Часть площади была огорожена канатом. Вдоль него, потирая руки, ходил цыган Нагнёток. В отдалении стоял фургон; там Друмля одевала блох в парадные платьица. Кляпон восседал на козлах, он пронзительно трубил и ударял в медные тарелки. Наверху, между двумя шестами, была натянута тонкая, как волос, бечёвка; она едва виднелась на фоне ветвей и неба.

В переднем ряду стояло несколько мягких кресел, в них сидели отцы города и сам бургомистр, он любовно поглаживал чёрную, как смоль, бороду.

Прежде чем цыган начал представление, бургомистр встал на кресло и, подняв обе руки вверх, воскликнул:

— Благородные сограждане! Помните о похищенной королевне, развлекайтесь без улыбки, ибо страшно подумать, что будет, если и впредь не будет…

На площади воцарилась тишина, и только сердца притаившихся в толпе друзей забились сильнее.