Похищенный

– Они заставили меня писать то, что они диктовали, – с некоторым негодованием произнес он. – Они заставили меня писать слова так, как они произносили их.

Обычная история.

– Это было сразу после вашего ареста?

– Да. Я тогда еще не знал, зачем им были нужны образцы моего почерка. Если бы я знал, я бы ни за что не стал писать с ошибками под их диктовку.

– Вы неплохо пишете на английском, не так ли?

Он пожал плечами:

– Конечно, я делаю ошибки, когда пишу. Я иммигрант. Но не такие грубые, какие я делал под их диктовку. Затем из того, что я написал, они выбрали все наиболее похожее на письма похитителей. В записке, во всей чертовой записке, оставленной в комнате ребенка, они нашли только одно слово – «за», – которое написано почерком, напоминающим мой.

– Вы по своей воле писали эти образцы?

– Вначале. Но потом я устал. Я с трудом держал глаза открытыми, но они били меня по ребрам и говорили: лучше пиши, будет хуже, если ты не напишешь! Пиши, пиши... – его глаза потускнели.

Все это было очень похоже на правду. Так действовали копы по всей стране, от Восточного побережья до Западного.

– Но почему вы признались, что надпись на чулане была сделана вами? – эту новость я узнал из материалов губернатора. Речь шла о злополучном номере Джефси на панельной обшивке чулана в квартире Хауптмана.

– Да потому что они меня и в этом обманули! – он с расстроенным видом покачал головой. – Через несколько дней после моего ареста мои Анни и Манфред – мой ребенок, мой мальчик, мой маленький Буби – потеряли терпение. Ребенок не мог больше спать из-за всех этих полицейских и репортеров, которые там толпились постоянно. Поэтому Анни и Буби переехали к родственникам. Теперь я понимаю, что это была ошибка.

– Потому что полицейские получили свободный доступ в вашу квартиру.

– Да, вы правы. Через несколько дней после моего ареста, когда в голове у меня все уже перепуталось, появляются полицейские с доской, на которой что-то написано, и говорят, что она из моего чулана.

– Она действительно была оттуда?

– Кажется, да. Они говорят: это ваш почерк; я говорю: наверное, ведь я плотник и имею привычку делать записи на дереве. Но потом уже они заявляют: это номер телефона доктора Кондона! Боже мой! Если бы я написал этот номер и знал, чей он, разве я так просто сказал бы об этом полицейским?

– Может, и не сказали бы, – с некоторым сарказмом проговорил я.

– Даже при последнем издыхании я бы продолжал твердить, что никогда не видел этого номера! К тому же, если бы я совершил это преступление, стал бы я записывать этот номер в своем собственном доме?

– Знаете, я присутствовал там, когда Кондону звонили предполагаемые похитители.

– Но в моем доме в Бронксе нет телефона!

– Что?

– Чтобы позвонить, мне нужно выйти и идти к телефону-автомату. Зачем мне записывать номер телефона в маленьком и темном чулане, куда надо еще заходить?

– Этот номер есть в телефонной книге?

– Конечно! Они хотели, чтобы люди думали, что это секретный номер. Но это не так. Этот номер есть во всех телефонных книгах. Это уже гораздо позднее доктор Кондон изменил свой номер телефона на конфиденциальный. Я уверен, что эти цифры на обшивке чулана написали либо полицейский, либо репортеры, которые старались писать, как я.

Припоминая сейчас то, что я прочитал днем, я обнаружил любопытную деталь: специалистов по почеркам, которым штат так щедро заплатил, на суде так и не попросили идентифицировать почерк на обшивке чулана с почерком Хауптмана.

– До меня дошел слух, что это сделал один репортер, – сказал я. – Я намереваюсь проверить это.

– Молодец! – произнес Хауптман, и я решил, что он хвалит меня, но оказалось, что это не так. Он смотрел мимо меня, когда встал и подошел к огражденной решеткой двери камеры.

На небольшом выступе над камерами второго этажа стоял охранник и длинным шестом пытался поднять окно фонаря, чтобы выпустить птицу.

Хауптман вернулся и сел с облегченным видом.

– Она еще не свободна, но он пытается ее освободить. Кто-то пытается ее освободить. Это важно. На чем мы остановились?

– Вы сказали, что полицейские получили доступ в вашу квартиру, потому что ваша жена и сын переехали. Этим вы объясняете появление версии о том, что одна часть той лестницы, так называемый брус шестнадцать, сделан из доски пола вашей мансарды? Он невесело улыбнулся и покачал головой.

– Во-первых, этот «брус шестнадцать» имеет несколько больших сучьев, и ни один плотник не стал бы использовать его для изготовления лестницы. Только это не лестница – это какая-то негодная деревянная рама. И мастерил ее совсем не плотник. Уиленз говорит, что я плохой плотник. А я ведь и для дома мастерил и мастером работал. Спросите людей, и они скажут, что я умею.

– Вы думаете, этот брус из вашей мансарды?

Он пожал плечами:

– Если и оттуда, то это они взяли его, а не я.

Лестница похитителей без конца собиралась и разбиралась для различных проверок.