Похищенный, или приключения Дэвида Бэлфура

На краю селения Алан велел мне взять его под руку и повиснуть на нем всей тяжестью, будто я совсем изнемог; а когда он толкнул ногой дверь трактира, он уже почти внес меня в дом на руках. Служаночку (как того и следовало ожидать), кажется, озадачило, что мы воротились так скоро, но Алан без всяких объяснений подвел меня к стулу, усадил, потребовал стаканчик виски, споил мне маленькими глотками, потом наломал кусочками хлеб и сыр и стал кормить меня, как нянька, и все это с проникновенным, заботливым, сострадающим видом, который и судью сбил бы с толку. Ничего удивительного, что служанка не осталась равнодушной к столь трогательной картине: бедный, поникший, обессиленный юноша и возле него - отечески нежный друг. Она подошла и встала рядом, опершись на соседний стол.

- Что это с ним стряслось? - наконец спросила она.

Алан, к великому моему изумлению, накинулся на нее чуть ли не с бешенством.

- Стряслось?! - рявкнул он. - Парень отшагал столько сотен миль, сколько у него волос в бороде не наберется, и спать ложился не на сухие простыни, а куда чаще в мокрый вереск. Она еще спрашивает, что стряслось! Стрясется, я думаю! "Что стряслось", скажет тоже!.. - И, недовольно бурча себе под нос, снова принялся меня кормить.

- Молод он еще для такого, - сказала служанка.

- Куда уж моложе, - ответил, не оборачиваясь, Алан.

- Ему верхом бы, - продолжала она.

- А где я возьму для него коня? - вскричал Алан, оборачиваясь к ней с тою же показной свирепостью. - Красть, по-твоему, что ли?

Я думал, что от такой грубости она обидится и уйдет - она и впрямь на время умолкла. Но мой приятель мой хорошо знал, что делает; как ни прост он был в делах житейских, а на проделки вроде этой в нем плутовства было хоть отбавляй.

- А вы из благородных, - сказала она наконец, - но всему видать.

- Если и так, что с того? - сказал Алан, чуть смягчившись (по-моему, помимо воли) при этом бесхитростном замечании. - Ты когда-нибудь слыхала, чтобы от благородства водились деньги в кармане?

В ответ она вздохнула, словно сама была знатная дама, лишенная наследства.

- Да уж, - сказала она. - Что правда, то правда.

Между тем, досадуя на роль, навязанную мне, я сидел, как будто язык проглотил, мне и стыдно было и забавно; но в этот миг почему-то сделалось совсем невмоготу, и я попросил Алана более не беспокоиться, потому что мне уже легче. Слова застревали у меня в глотке; я всю жизнь терпеть не мог лжи, однако для Алановой затеи само замешательство мое вышло кстати, ибо служаночка, бесспорно, приписала мой охрипший голос усталости и недомоганию.

- Неужто у него родни никого нет? - чуть не плача, спросила она.

- Есть-то есть, но как к ней доберешься! - вскричал Алан. - Есть родня, и притом богатая, и спал бы мягко, и ел сладко, и лекари бы пользовали самолучшие, а вот приходится ему шлепать по грязи и ночевать в вереске, как последнему забулдыге.

- А почему так? - спросила девушка.

- Это я, милая, открыть не вправе, - сказал Алан. - А лучше вот как сделаем: я насвищу тебе в ответ песенку.

Он перегнулся через стол чуть ли не к самому ее уху и еле слышно, зато с глубоким чувством просвистал ей начало "Принц Чарли всех милее мне".

- Во-он что, - сказала она и оглянулась через плечо на дверь.

- Оно самое, - подтвердил Алан.

- А ведь какой молоденький! - вздохнула девушка.

- Для этого... - Алан резнул себя пальцем поперек шеи, - уже взрослый.

- Эка жалость была бы! - воскликнула она, зардевшись, словно маков цвет.

- И все же так оно и будет, если нам как-то не изловчиться, - сказал Алан.

При этих словах девушка поворотилась и выбежала вон, а мы остались одни: Алан - очень довольный, что все идет как по маслу, я - больно уязвленный, что меня выдают за якобита и обращаются как с маленьким.

- Алан, я больше не могу! - выпалил я.

- Можешь - не можешь, а придется, Дэви, - возразил он. - Если ты сейчас смешаешь карты, так сам еще, может быть, уцелеешь, но Алану Бреку не сносить головы.

Это была сущая правда, и я только застонал от бессилия; но даже мой стон сыграл Алану на руку, потому что его успела услышать служанка, которая в этот миг вновь прибежала с блюдом свиных колбас и бутылью крепкого эля.

- Бедняжечка! - сказала она и, поставив перед нами угощенье, тихонько, дружески, как бы ободряя, коснулась моего плеча. Потом сказала, чтобы мы садились за еду, а денег ей больше не нужно; потому что трактир - ее собственный, то есть, вернее, ее отца, но он на сегодня уехал в Питтенкриф. Мы не заставили просить себя дважды, ведь жевать всухомятку хлеб с сыром мало радости, а от колбасного благоухания просто слюнки текли; мы сидели и уплетали за обе щеки; девушка, как прежде, оперлась на соседний стол и, глядя на нас, думала что-то свое, и хмурила лоб, и теребила в руках завязки фартука.

- Сдается мне, язык у вас длинноват, - наконец сказала она, обращаясь к Алану.

- Зато я знаю, с кем можно говорить, а с кем нельзя, - возразил Алан.

- Я-то вас никогда не выдам, - сказала она, - если вы к этому клоните.

- Конечно, - сказал он, - ты не из таких. Вот что я тебе скажу: ты нам поможешь.