Похищенный. Катриона

Под их смех Престонгрейндж удалился, оставив меня, точно вытащенную из воды рыбу, в обществе, совсем мне не подходящем. Теперь, вспоминая дальнейшее, я не могу отрицать, что вел себя дурак дураком и барышни, надо отдать им справедливость, доказали свою благовоспитанность, снося мое присутствие с таким терпением. Тетушка, правда, низко склонялась над пяльцами и лишь изредка с улыбкой поднимала от них глаза, но девицы, и особенно старшая — кстати, самая из них красивая,— осыпали меня любезностями, а я не умел ответить им тем же. Напрасно я напоминал себе, что обладаю не только имением, но и некоторыми достоинствами, а потому вовсе не должен испытывать смущение перед этими плутовками: старшая была почти моей ровесницей и все трое, конечно же, много уступали мне в образовании. Но никакие рассуждения ничего не меняли, и временами я краснел при мысли, что в этот день впервые побрился.

Несмотря на все их усилия, беседа то и дело прерывалась, а потому старшая барышня, сжалившись над моей неловкостью, села за клавесин и некоторое время для моего развлечения прекрасно играла и пела как в шотландском стиле, так и в итальянском. Я почувствовал себя непринужденнее и, вспомнив песню Алана, которой он научил меня, когда мы прятались в лощине неподалеку от Карридена, настолько осмелел, что насвистел несколько тактов и спросил, не знает ли она этой мелодии.

Барышня покачала головой.

— Ни одной этой ноты я в жизни не слыхала,— сказала она.— Насвистите ее всю. А теперь еще раз,— приказала она, когда я исполнил ее просьбу.

Затем она подобрала мелодию на клавесине и принялась петь со страшнейшим горским акцентом и с насмешливой улыбкой:

Все то, что насвистели вы.
Иль не сыграла я преточно?

Как видите,— продолжала она затем,— я и стихи умею сочинять, только они получаются без рифмы.

После чего вновь запела:

Я мисс Грант, дщерь лорда-адвоката,
Вы Дэвид Бальфур, коль не ошибаюсь.

Я выразил ей свое удивление ее талантам.

— А как называется эта песенка? — спросила она.

— Настоящего ее названия я не знаю,— ответил я.— Для меня она просто «Песня Алана».

Барышня посмотрела мне прямо в глаза и сказала:

— Я буду ее называть «Песня Дэвида». Хотя, если ваш библейский тезка играл Саулу что-нибудь хоть немного на нее похожее, не приходится удивляться, что царю его музыка помогла так мало. Уж очень ваша песня печальна. А ваше название мне не нравится и, если вы захотите услышать ее еще раз, придется вам назвать ее по-новому.

Сказано это было столь многозначительно, что у меня екнуло сердце.

— Почему же, мисс Грант? — спросил я.

— Да ведь если вас когда-нибудь повесят,— ответила она,— я непременно переложу вашу предсмертную речь и исповедь на эту мелодию и спою их.

Я уже не сомневался, что она в какой-то мере знает мою историю и про нависшую надо мной опасность. Но откуда и насколько подробно, догадаться было уже труднее. Совершенно очевидно, ей было известно, что имя «Алан» таит в себе угрозу, и она таким способом предупредила меня, чтобы я воздерживался от его упоминания. И столь же очевидно ей было известно, что меня подозревают в каком-то преступлении. Далее я заключил, что безжалостность ее последних слов (после которых она тотчас заиграла очень громко и бурно) должна была положить конец этому разговору. Я стоял возле нее, делая вид, будто восхищенно слушаю, а на самом деле погрузившись в собственные мысли. В дальнейшем я не раз убеждался в любви этой барышни к загадочности, и бесспорно, эта первая наша с ней беседа представлялась мне непостижимой загадкой. Много времени спустя я, правда, узнал, что воскресенье не было потрачено напрасно: отыскали банковского рассыльного, допросили его и узнали таким образом про мой визит к Чарлзу Стюарту и сделали из этого вывод, что я тесно связан с Джеймсом и Аланом, а с последним, скорее всего, нахожусь в деятельной переписке. Чем и объясняется прозрачный намек, сделанный мне за клавесином.

Пока она еще играла, одна из младших барышень, стоявшая у окна, вдруг позвала сестер:

— Идите сюда! Снова Сероглазка!

Остальные поспешили к окну и принялись выглядывать наружу, мешая друг другу. Окно находилось в углу комнаты над входной дверью, и из него был виден почти весь переулок.

— Мистер Бальфур! — воскликнули они хором.— Что же вы? Посмотрите! Такая красавица! Последние дни она постоянно стоит у начала переулка и всегда с какими-то оборванными горцами, но тем не менее видно, что она благородного рода.