Похищенный. Катриона

Я промолчал, даже не поднял головы. На глазах у меня произошло убийство. В считанные мгновения оборвалась жизнь крепкого, пышущего здоровьем человека. Мне было жаль его, но не только жалость стесняла мне сердце. Погиб тот, кого Алан больше всего ненавидел, а ведь Алан, как нарочно, прятался в тот момент за деревьями, укрываясь от солдат. Его ли рука направила эту пулю, или же он только направил другого, а сам наблюдал в стороне — какое это имело значение! Так или иначе было ясно, что мой единственный в этой дикой стране друг замешан в убийстве и руки его обагрены кровью. Он внушал мне ужас и отвращение. Мне было страшно взглянуть ему в лицо. Уж лучше дрожать как лист, одному под дождем на острове, чем в ясный день лежать в лесу рядом с убийцей.

— Что, отдышался? — прервал молчание Алан.

— Отдышался,— отвечал я, не отрывая лица от земли.— И могу теперь вам сказать: нам надо расстаться. Вы мне очень нравились, Алан. Но нам не по пути. Ваш путь — это не праведный путь. Словом, надо нам расстаться.

— Я не расстанусь с тобой, Дэвид, без веской на то причины,— мрачным голосом проговорил Алан.— Если тебе известно что-либо порочащее мою честь, прошу тебя ради нашей дружбы быть откровенным. Но если тебе попросту разонравилось мое общество, так и скажи. Я сам рассужу, почитать ли мне себя оскорбленным.

— К чему эти речи? Вы же прекрасно знаете, что Кэмпбелл мертв. Вон там, на той дороге не остыла еще его кровь.

— Слыхал ли ты когда-нибудь сказку о Человеке и Добром Народе? — помолчав немного, спросил Алан. Он имел в виду гномов.

— Нет, не хочу и слушать.

— И все же, с вашего позволения, мистер Бальфур, я расскажу эту сказку. Как-то один человек потерпел крушение и был выброшен на скалистый остров, а туда, по дороге в Ирландию, порой наведывался Добрый Народ. Этот островок, называемый Скерривором, находился недалеко от того места, где мы наткнулись на риф. Так вот, должно быть, этот человек так сокрушался и горевал, что не сможет перед смертью повидать своего ребенка, что король Доброго Народа сжалился и послал за ребенком гонца. Дитя привезли в мешке и положили подле человека, а тот в это время спал. И вот человек проснулся, видит — лежит мешок, а в нем что-то шевелится. А надобно заметить, что человек этот был очень мнителен, всюду мерещились ему козни, поэтому прежде чем развязать мешок, он на всякий случай проткнул его кинжалом. А когда развязал, видит — перед ним дитя его, но уже бездыханно. Сдается мне, мистер Бальфур, что вы весьма похожи на того человека.

— Вы хотите сказать, что вы не причастны к убийству Кэмпбелла? — в волнении воскликнул я, приподнявшись с земли.

— Скажу вам по-дружески, мистер Бальфур из Шоса: если б я собирался убить какого-нибудь джентльмена, то не стал бы убивать его в Аппине, дабы не навлекать беду на моих соотечественников, и при том не ходил бы без шпаги и пистолета, с одною лишь удочкой.

— Да, вы правы, конечно, так.

— Извольте убедиться! — продолжал Алан, обнажив кинжал и положив на него руку.— Клянусь на этом священном клинке, что не только не убивал, но даже в мыслях ничего подобного не держал!

— Слава богу, что это так! — с сердцем воскликнул я и протянул ему руку.

Алан будто и не заметил.

— Довольно,— проговорил он сквозь зубы.— Слишком много чести для Кэмпбелла, чтобы столько о нем трезвонить. Экая невидаль, право.

— Не сердитесь, Алан. Вы не можете на меня обижаться: вы же помните наш разговор на бриге. Но благо искусительные помыслы еще не есть преступление. Кто не впадает порой в искушение... Но с холодным рассудком лишить человека жизни, это ж...

Я не мог досказать фразы, я был слишком взволнован.

— Алан, а вы знаете, кто это сделал? — помолчав немного, спросил я.— Вы знаете того человека в черном кафтане?

— Признаюсь, не отчетливо помню его кафтан,— отвечал он с лукавым видом.— Мне почему-то кажется, что он был синего цвета.

— Неважно, синий ли, черный ли! Не встречали ли вы его прежде?!

— Сказать по правде, не могу поклясться. Он пробегал близко, но я, как назло, в это время завязывал башмаки.

— Алан, можете ли вы поклясться, что его не знаете?! — вскричал я в досаде, но одновременно в душе смеясь над его увертками.

— К сожалению, нет. У меня прескверная память. В ней бывают ужасные провалы.

— И все же вы не можете отрицать,— возразил я, — что вы старались привлечь внимание солдат к нам и тем самым отвлечь его от того человека.

— Допустим. Что из того? Так поступил бы всякий порядочный дворянин. Ведь мы не причастны к этому делу.

— Нечего сказать, легко нам будет оправдываться, когда нас обвинят в убийстве, к которому мы не причастны! Действительно, верно сказано, что кровь виновного — это вода, а невинного — беда.