Похищенный. Катриона

- Назовите место, и я явлюсь туда точно в то время, которое укажет ваша милость,- сказал я.

Он пожал мне руку.

- И полагаю, у моих барышень будут для вас новости,- добавил он на прощание.

Я ушел от души довольный заключением мира, но совесть у меня все же была неспокойна. Затем меня начала точить мысль, не слишком ли покладистым я оказался. С другой стороны, это же был человек, который годился мне в отцы, умный и опытный, важный сановник, и в час нужды он протянул мне руку помощи. Остаток вечера я в очень недурном настроении провел в обществе законников - без сомнения, весьма почтенном, если бы не избыток пунша: хотя спать я лег рано, но так и не вспомнил, каким образом я добрался до кровати.

Глава 18 «МЯЧ НА ГОРКЕ»

На следующий день из комнаты судей, где никто меня видеть не мог, я выслушал вердикт присяжных и вынесенный Джеймсу приговор. Мне кажется, слова герцога запечатлелись в моей памяти точно, и раз уж это знаменитое место его речи послужило предметом многих споров, я приведу его здесь, как запомнил тогда. Упомянув сорок пятый год, глава клана Кэмпбеллов так обратился к злополучному Стюарту со своего кресла, верховного судьи: «Если бы этот бунт увенчался успехом, то, быть может, от имени закона говорили бы сейчас здесь вы,- здесь, где теперь принимаете его приговор. А мы, ваши судьи, возможно, стояли бы перед вашим лжесудом. И тогда вы могли бы насытиться кровью любого имени или клана, вам ненавистного».

«Да, шила в мешке не утаишь!» - подумал я. Таково же было и общее мнение. Просто поразительно, как законники, тут же выучив эту речь, всячески ее высмеивали, и редко случался обед, когда кто-нибудь не произносил: «И тогда вы могли бы насытиться…» В те дни было сложено много песенок, вскоре забытых. Одна начиналась так:

Жаждешь крови, крови ты?
Клана ль, имени ль чьего?
Или горца одного
Жаждешь крови, крови ты?

Другая пелась на мой любимый мотив «Дома Эйрли» и начиналась так:

Аргайль тогда в суде заседал,
И Стюарт был подан ему на обед.

А дальше была следующая строфа:

И герцог встал и закричал
Кухарке и всем присным:
«Кто это вздумал меня накормить
Кланом, мне ненавистным?»

Это было убийством, таким же откровенным и неприкрытым, как если бы герцог подстерег Джеймса в засаде с дробовиком в руке. Я-то, разумеется, знал это с самого начала. Но другие были менее осведомлены и только поражались возмутительнейшим отступлением от законности, которыми изобиловал процесс. Бесспорно, эта фраза светлейшего судьи была одной из самых волиющих, но ей мало чем уступала бесстыдно простодушная просьба присяжного, который перебил Коулстона, произносившего речь в защиту подсудимого: «Эх, сударь, нельзя ли покороче? Нам уже невмочь сидеть тут». Однако еще больше потрясло некоторых моих нынешних друзей-законоведов нововведение, которое покрыло позором и, по сути, лишило силы все разбирательство. Один из свидетелей в суд вызван не был (хотя его имя значилось в списке и все могли прочесть его на четвертой странице - «Джеймс Драммонд, он же Макгрегор, он же Джеймс Мор, прежде проживавший в Инверонакиле») и свои показания дал, как это принято, письменно. Он вспомнил или придумал (да смилуется над ним бог!) некое обстоятельство, которое должно было стать свинцом в башмаках Джеймса Стюарта и, как я без труда догадался, окрылить самого Джеймса Мора. Обвинение желало довести эти показания до сведения присяжных, не подвергая свидетеля опасностям перекрестного допроса, и сделано это было способом, ошеломившим всех. Бумагу предъявили судьям (будто бы для сведения) и передали присяжным, на которых она должным образом повлияла, а затем она исчезла (словно случайно), так и не попав в руки защитников. Это был подлейший прием, причастность к нему Джеймса Мора исполнила меня стыдом за Катриону и страхом за себя самого.